– Понятно. Их-то сколько сбили всего? – уточнил Пишчевич.
– Два тела только на земле нашли, – доложился Давыдовский. – Может, их, конечно, и больше там было, да только эти с собой утащили. И за этими ведь вернулись, да только мои егеря с Егорьевскими их прочь отогнали.
– Хорошо, ваша команда, прапорщик, действует по своему плану, – согласился командир сводного отряда. – Пройдите по их следу, может, и правда сможете найти этих «волков». Вам в помощь два десятка своих казаков Василий Михайлович даст. Чай у станичников тоже теперь свои счёты к ним будут?
– Так точно, господин полковник, выделю, – кивнул Янов. – Я им два полных десятка с той половиной, что от порубленного осталась, выделю. Да ещё и с их урядником тем во главе.
– Ладно, – кивнул Пишчевич, – Всех наших раненых на сани, пленных тоже в колонну и гоните всех к Бухаресту, наших в госпиталь, этих к коменданту главной квартиры и сдать вместе с захваченными знамёнами. На охрану вон пары десятков казаков выделите, думаю, что им достаточно будет, всё равно ведь они уже не вояки. Все остальные трофеи и пушки, захваченные в селе, прибрать. Потом как только Журжи возьмём, интендантство всё как положено уже здесь учтёт.
– Майор, в селе десяток караульных при капрале из своих оставьте. Думаю, их хватит, всё равно, считай, что тут уже наш тыл стал, – приказал командиру егерского батальона полковник. – Ну, всё, господа офицеры, прошу вас приступить к исполнению своих обязанностей. Общий выход из села через три часа, с самым рассветом.
Алексей стоял перед холмиком земли, выросшим над могилой Егора. Чуть больше полгода он знал этого человека, а кажется, как будто полжизни с ним плечо к плечу они прошли. Егор, верный и надёжный помощник, скромный и молчаливый, он был лучшим стрелком в их команде, а возможно, что даже и во всей армии. Был он какой-то незаметный, но всегда оказывался там, где было всего труднее и опасней, лишь бы поддержать товарищей и помочь им в бою, да и в мирной жизни был добрым другом.
Лицо боевого товарища с его светлыми, словно лён, волосами и носом пуговкой на конопатом лице стояли у Лёшки перед глазами. Вот и в последнем бою, когда «волчья полусотня» пошла на прорыв, он не бросил молодых егерей, не укрылся на околице, а прикрывал их до конца. Лёшка гладил его штуцер, казалось, и сейчас его пальцы чувствовали тепло его рук на прикладе.
– Держи, Макарыч, твой он теперь будет, ты один из старичков, не считая Матвея, со своей фузеей не расстаёшься. Но теперь-то тебе его только брать, больше уже некому, не молодым же этот штуцер отдавать. Егорка бы это одобрил, сам ведь старый, понимаешь, – и Лёшка протянул нарезное оружие унтер-офицеру.
– Земля тебе пухом, братец! Мы за тебя рассчитаемся. Звено, товсь! – И Федькина тройка подняла ружья к небу. – Курок взвести! – Щёлкнул курковый взвод. – Огонь!
Хлестнувший по ушам военный салют, заставил отпрянуть в отдалении лошадей казаков. Там сейчас станичники прощались со своими погибшими.
Лёшка, в каком-то отупении резанул своим кинжалом свисающий с затыльника шапки волчий хвост, длиною с ладонь. Затем пристально на него посмотрел и, присев на чурбак около сарая, пришил его на свой егерский зимний картуз, и так уже подбитый меховой опушкой. Получилось у него что-то в виде серой кисточки, свисающей слева за ухом.
– Этого ко мне, – рявкнул Лёшка, указывая на османского офицера, стоящего в голове общей колонне пленных.
Федька с Тимохой выдернули упирающегося турка и потащили его к сараю, около которого сейчас и стояла группа егерей и спешившихся казаков.
– Beni öldürmeyin! Rusları ben vurmadım. Ben sadece yemek dağıtmaktan ve dağıtmaktan sorumluydum. Ben hiç kavga etmedim. Bir ailem ve beş çocuğum var. Hayatımı bırakın! (– Не убивайте меня! Я не стрелял в русских. Я только заведовал подвозом еды и раздачей её. Я вообще не воевал. У меня семья и пять деток. Оставьте мне жизнь! (тур.)) – истошно визжал толстенький турок.
– Интендант, ага, это как раз тот, кто и был нужен, – понял Лёшка и кивнул Платону: – Ну давай, урядник, теперь уже твой выход.
Казаки подхватили упирающегося турка и подтащили его к колоде.
– На плаху его, собаку! – ревел красный от натуги урядник, выдёргивая шашку из ножен. Четыре казака удерживали его за руки, буквально повиснув на плечах своего буйного командира.
– Не убивайте меня! – визжал турок, сжимаясь в ужасе.
«Бах!» – с его головы сбили каракулевую шапку, а широченный пожилой казачина с багровым шрамом через всё лицо схватил интенданта за мокрые от пота волосы и подтянул голову на плаху. Его расширенные, в красных прожилках глаза, приблизившись в упор, пристально вглядывались в мокрые от слёз глазки пленного.
– Всё! Секир башка тебе, осман! – прошипел зло казачина.
Проходящий в отдалении гусарский корнет рванулся было в ту сторону, где сейчас шёл жёсткий допрос, но его перехватил за руку ротмистр Гущинский.
– Стоять, Сашка, куда лезешь, дурень, станичники знают, что делают, да и прапорщик из штуцерников-егерей с головой тоже дружит. Мой тебе совет, не лезь ты им под горячую руку, у них и так там ребят порезали при атаке, – и старший офицер потащил в сторону молодого.
– Тихо, тихо, станичники, не перестарайтесь уже, а то он сейчас в беспамятство упадёт, и толку с него не будет, и так вон напрудил под себя, – Лёшка подошёл к колоде и присел на подставленный ему чурбак.
– Yeşil şeytanların komutanıyım. (– Я командир зелёных шайтанов. (тур.))
Я слышал, что ты не стрелял в русских и очень хочешь жить? Если ты будешь говорить мне правду, то я смогу сохранить тебе жизнь, и ты вернёшься к семье и к своим пятерым детям. Говори, ты хочешь мне помочь или оставить тебя вот им, – и он кивнул на казаков.
– Я всё скажу, господин, только не убивайте меня! – захныкал турок.
Казаки по знаку Лёшки ослабили хватку и выпустили его из руки. Толстячок сполз с колоды и упал перед Егоровым на колени.
– Что господин хочет знать от бедного Байрама?
– Сядь на солому, Байрам, и постарайся хорошо вспомнить всё про тех, кто у вас эту шапку носит, – Лёшка вытащил из-за пояса головной убор одного из убитых «волков» и показал её интенданту. – От чистоты и полноты твоего ответа будет зависеть сейчас твоя жизнь. Так что ты уж хорошо постарайся, уважаемый, – и Лешка, пристально глядя на допрашиваемого, сощурил свои глаза.
Байрам сдвинулся чуть в сторону с грязи и присел на клок из рассыпанной соломы. Кровь начала медленно приливать в его побелевшее лицо. Он немного задумался, а потом начал непрерывно тараторить, и Алексей еле успевал за ним переводить.
– Это злые, очень злые воины, господин, – бормотал в волнении толстячок. – Их здесь была всего одна сотня из их трёхсотенного такима – отряда. Сами они из беслы – элитной гвардейской конницы, раньше охранявшей самого султана. И прибыл на Дунай этот отряд уже после всех битв прошлого несчастливого года.
