В крепости Журжи генерал-аншефом Олицом был оставлен гарнизон из шестисот человек во главе с секунд-майором Гензелем. Очень это было опрометчивое решение, надо сказать. Напротив Журжи, на противоположном берегу Дуная, стояла мощная османская крепость Рущук с большим гарнизоном. Но опьянённые победой в недавнем сражении русские были как никогда уверены в своих силах и теперь отходили на север в полной уверенности, что теперь-то турки на этот левый берег уже больше не сунутся.
За эту ошибку русская армия впоследствии заплатит большой кровью и получит, пожалуй, единственное поражение в сражении во всей этой долгой шестилетней войне. Но это будет позже, а сейчас армию-победительницу ждала высочайшая милость императрицы, премиальные выплаты, награды и рост в чинах.
Несколько штабс-офицеров, проявивших в недавнем сражении особую доблесть, получили только что недавно учреждённый орден Святого Великомученика и Победоносца Георгия IV степени. Был среди них и бывший командир Егорова, полковник Колюбякин Сергей Иванович, командир славного Апшеронского пехотного полка. Он на равных со своими рядовыми солдатами участвовал в штыковой атаке на турок и был в числе первых офицеров, ворвавшихся в их центральный ретраншемент.
Сам же командующий, генерал-аншеф Олиц Пётр Иванович, был награждён императрицей орденом Святого Георгия II степени. Во время взятия крепости Журжи и по пути в главный штаб армии он сильно простудился. Лечение в Бухаресте ему не помогло, и 7 апреля 1771 года Олиц умер, так и не успев получить свою высочайшую награду из рук самой Екатерины.
– Кхм, кхм, – кашлянул караульный. – Ваше благородие, тут к вам это, пожаловали, стало быть, – доложился, смущаясь, молоденький солдатик Лёнька. Из-за его плеча выглянула улыбающаяся мордашка Анхен. Светлые локоны выбивались у девушки из-под платка, а её большие зелёные глаза сияли на таком чистеньком и красивом личике.
– Пропусти, любезный, это ко мне, – подтвердил Лёшка и привстал со своего топчана.
У него был самый настоящий роман с этой милой девушкой. Сам себя укоряя первое время, Лёшка не смог удержаться от того, чтобы не потянуться своей юной душой к этому милому человеку. Где-то далеко в России была сейчас Машенька Троекурова, дорогая Маша, его первая, скорее мальчишеская любовь в этом мире. Девица, которой он пообещал вернуться, а она – что будет его непременно ждать. Но почти что уже год не было никаких вестей из родного и такого далёкого от Валахии поместья, так же как не было их и от самой Машеньки. Почтовое сообщение здесь шло в основном по государственной линии, а частные письма были великой редкостью. И образ красивой голубоглазой девушки постепенно таял, заслоняясь боями и повседневными армейскими буднями. Ну а теперь у него была его Анхен. Его милая и дорогая Аня.
Всё случилось у них как-то само собой. По прибытии в Бухарест буквально на второй день как занесли его в тот дом, который он занимал и прежде и где положили его раненого на топчан в светёлке, влетело это светлое и растрёпанное чудо и, припав к его груди, разревелось как малый ребёнок.
Алексиса убили! Совсем убили эти злые янычары! Когда-то они убили её маму с папой, а теперь ещё и её Алексиса!
«И смех и грех! – думал, улыбаясь, Лёшка. – Убили и, главное, уже её Алексиса».
В общем, так с этого самого момента и стал Лёшка Егоров Алексисом Анны.
Девочка была с очень доброй и чистой душой. Каждое утро она, сделав спозаранку всю работу по дому у деда, бежала к своему Алексису, чтобы накормить его своей стряпней.
– Да всё же есть! – убеждал её Лешка, показывая на печь, где в горячих горшках стояла еда, приготовленная хозяйкой дома Мируной.
– Нюр, да вон же, сколько всего наготовлено-то у нас! – убеждал её Никитич, показывая на штатный офицерский порцион с хорошим приварком.
– Nein. Nein. Nein. Vati! (– Нет. Нет. Нет. Дядюшка! (нем.)) – качала головой девушка и самолично кормила своего Алексиса.
Весна Валахии кипела бело-розовым цветением садов, лесов и полей. Куда ни кинь взгляд, всюду фруктовые деревья стояли, словно нарядные невесты, а сладкий, медовый их запах проникал повсюду.
– Как красиво! – любовались молодые на раскидистое абрикосовое дерево, растущее в палисаднике из плетня, и целовались под этими падающими с неба лепестками.
Раны Алексея постепенно заживали. Скоро уже можно было снимать и эту тугую стягивающую всё тело повязку, что фиксировала пробитое и сломанное ударом кинжала ребро. Рана на левой руке уже тоже зарубцевалась, и он снова начал выходить на обязательные утренние и вечерние поверки команды.
«Бам бара бам, Бам бара бам!» – отбивал ритм утренней побудки сигнала «утренняя заря» барабанщик команды Гусев, а ему вторили многие другие барабанщики, квартирующих в Бухаресте русских частей. Барабаны вообще широчайше использовались во всей русской армии. XVIII век без преувеличения проходил в Российской империи под звуки барабанного боя. Даже высшее светское общество встречало их с полным пониманием, ведь барабаны заменили русских глашатаев-бирючей.
Барабанная дробь предшествовала зачитыванию всех указов, она сообщала о различных происшествиях, поднимала тревогу при пожарах и т. д. Даже Петровские ассамблеи своим барабанным боем собирали совсем недавно гостей по всему огромному и многолюдному городу. А в конце их главный полицмейстер под барабанную дробь зачитывал, когда и у кого будут собираться все присутствующие в следующий раз.
Но, конечно, главным применением для русских барабанщиков была, конечно же, военная служба. Ещё Пётр I по праву считался первым и самым лучшим барабанщиком во всей регулярной русской армии нового толка.
Барабан использовался в войсках при подаче множества сигналов: «утренняя и вечерняя заря», «к молитве», «к столу», «отбой» «поход», «честь», «под знамя» и т. д. Его грохочущий звук поднимал русские полки в атаку, сопровождал их на марше и на парадах, отбивая строевой ритм. В русской армии были полковые, батальонные, ротные и командные барабанщики, состоявшие, как правило, в унтер-офицерских чинах.
А во время сражения барабан выполнял функции оповещения и сигнализации. Он был нужен для связи и управления между командиром, его частями и подразделениями, ведь в оглушительном шуме боя было практически невозможно расслышать голосовые команды.
В боевых порядках барабанщики находились обычно за строем и всегда рядом с самим командиром. Их потеря на поле боя неминуемо приводила к потере всего управления и могла даже послужить причиной гибели для всего воинского подразделения.
Зачастую во время рукопашной схватки враг стремился проткнуть, разрубить барабаны и уничтожить их хозяев, всё, чтобы лишить этим командиров возможности управлять своими подчинёнными на поле боя.
Даже в народных сказках нашлось место для нашего барабана – «отслужил наш русский солдат 25 лет службы верной и правдой и пошёл со своим другом-барабаном в родную сторону…». А это означало, что он стал действительно всенародным инструментом, как те же гусли-самогуды, балалайка, ну или дудочка-жалейка.
