На душе у Лёшки потянуло холодком тревоги, что же такое? Где вообще все? Что случилось-то тут? Он задавал себе десятки вопросов, но не мог найти на них ответов. Ноги сами несли его в штаб армии. Нужна была хоть какая-то определённость и цель, что делать и к чему готовиться. И тут дать ответ мог только его прямой командир, полковник генерального штаба военной коллегии, барон фон Оффенберг Генрих Фридрихович.
Около штаба армии, большого двухэтажного каменного дома, на прилегающей площади шла такая же суета, как и во всём городе. Вокруг появились мешки с песком, были расставлены рогатки, и стояло ещё две небольшие пушки с командой канониров при них.
«Похоже, дело серьёзное, коли даже из штаба бастион делают», – подумал Лёшка и прошёл мимо караула вовнутрь. Комендантские его хорошо знали, и никаких проблем с проходом не было. По своей сути команда эта так же, как и они, была приписана к главному квартирмейстерству армии и считалась здесь своей.
Егоров прошёл по длинному коридору и остановился у массивной двери в кабинет барона. Он сбил пыль с доломана и сапог, поправил офицерский егерский картуз с саблей и решительно постучал.
– Разрешите войти, ваше высокоблагородие! Подпоручик Егоров прибыл для получения задач для своей команды.
– Проходите, Алёша, – каким-то сдавленным голосом пригласил его барон. – Ты присаживайся вот сюда, – и с дивана, стоящего у стены, освобождая ему место, отошли в сторону двое. С одним из них, майором Барановым, Лёшка был уже хорошо знаком, это был тот офицер, который и занимался противодействием шпионам. Так сказать, начальник службы контрразведки в реалиях XVIII века.
В комнате повисла какая-то неловкая пауза, когда было что-то такое, о чём так не хочется говорить, а надо бы.
– Кхм, кхм, – откашлялся полковник. – Ты, Лёш, команду-то разместил свою уже по домам? За порционом отправил людей в интендантство? Может, чего не хватает вам или какие-нибудь ещё трудности у вас есть?
– Да нет, вашвысокоблагородие! – вскочил с дивана Лёшка. – Всё хорошо у нас. Люди себя в порядок приводят после такой долгой дороги, подшиваются и моются сейчас. Никитич чай уже провизию получил в интендантстве, сейчас вот все варить ужин начнут. Из 38 человек по штату в команде сейчас 36 наличествуют за убылью двух погибших, раненый Иван Кнопка уже у меня в строй вернулся.
– Да знаю я, знаю я всё это, Алексей. Ты, Лёш, садись пока, а ну что ты вскакиваешь-то всё время тут? – тихо проговорил барон и отвернулся, не глядя в глаза Егорову.
– Давай, Сергей Николаевич, ну что мы тянуть-то здесь будем, всё равно ведь говорить придётся, – бросил он стоявшему рядом Баранову.
Тот как-то неловко переступил с ноги на ногу, чуть сдвинул стол и прокашлялся.
– Около месяца назад, уже после занятия Журжи неприятелем, наш казачий дозор из Третьего донского полка наткнулся за Свиштовым, это там, где Дунай расходится на два рукава, наткнулся на то место, где лежали побитые гражданские, – начал деревянным голосом рассказывать Баранов. – Как видно, какое-то речное судно шло с верховьев реки на Журжи, но ввиду занятия этой крепости неприятелем они высадились на местной пристани, чтобы уже оттуда дальше выбираться на Бухарест.
– На месте побоища лежало изрубленными тридцать два человека. У одной из находящихся там девушек в руке была зажата вот эта бумага. – Майор нагнулся и медленно положил перед Алексеем смятый лист. На нём, на этом окровавленном листе чернели такие знакомые ему строчки:
«Сия девица, Шмидт Анхен Оттовна, есть невеста офицера русской императорской армии, дворянина, прапорщика Егорова Алексея Петровича. Просьба всякому начальственному лицу любого подданства оказывать ей всякое содействие и не чинить никаких препятствий.
За сим, с глубоким почтением, Егоров А. П. Подпись, число, личная печать».
Лёшка ничего не понимал, в его голове была какая-то пустота, а виски вдруг начало сдавливать болью.
– Что это, откуда это у вас, это же письмо, данное мной Анне? Объясните, господа?! – Егоров озирался вокруг, просто не желая ничего понимать. – Господин полковник, господин майор, что это?!
Барон сжал зубы подошёл к подпоручику и положил ему руки на плечи.
– Мужайся, Алексей, Анны больше нет. Прими наши соболезнования и извини нас, – и все трое вышли из комнаты, оставив Егорова одного.
Время замерло на месте, Лёшка сидел в ступоре и смотрел на этот листок в кровавых пятнах, на то последнее из этого мира, что связывало его теперь с самым дорогим для него человеком. Оставалась только ещё его любовь и эта невыносимая боль, которая словно тисками сжала всё в груди. Догорели сальные свечи в светильнике на столе, а за окном потемнело. В комнату бочком протиснулся какой-то незнакомый капрал, поменял свечи на новые и всё так же боком вышел в коридор.
– Ваше благородие – пойдёмте уже домой, – смуглая мордаха Цыгана выглядывал в щель двери.
– Ваше благородие, мы вам уже постель постелили, – протиснулся Макарыч. – Пойдёмте, а, там ужин на печке томится, вас дожидается.
– Пошли вон, дурни, отсель! Какой там ужин вам! Не лезьте вы сюда! – в комнату зашёл дядька Матвей и присел рядом с Лёшкой на табурет.
– Лёшенька, пойдём уже к себе. Ну что ты тут в казённом доме-то сидишь и душу себе рвёшь… Пойдём, пойдём со мной, милоой, – и как когда-то в сопливом детстве, он прижал Лёшкину голову к груди…
Два дня Алексей не выходил из дома и глядел молча на стену. Тихо заходил дядька, ставил на стул возле кровати еду с водой, так же тихо через какое-то время заходил и молча её же забирал нетронутой.
– Всё ляжит его благородие, Матвей Никитич? – спрашивал Лёнька, принимая холодную глиняную чашку из рук интенданта.
– Ляжит, ох и ляжит, – качал головой старый солдат и, кряхтя, шёл к команде.
У егерей всё шло, как и было заведено командиром. Ранняя побудка под барабан, умывание и обтирание колодезной водой по пояс. Затем пробежка три, а то и по четыре версты вокруг озера, потом построение с проверкой внешнего вида, амуниции и всего оружия. После того были завтрак и всякие учения. Только вот барабан Гусева отбивал все свои сигналы вполголоса и как-то приглушённо.
На третий день из дома вышел подпоручик. Лицо у него осунулось, скулы на нём резче выпирали, и на левой багровел тот полученный на Перекопе шрам.
– Гусев, резче сигналы давай, резче, совсем твой барабан не слышно! – и он блеснул потемневшими и изменившимися с голубого на стальной цвет глазами.
– Усё, вернулся его благородие, ну, теперяча держитесь, братцы, вот теперь-то самая-то учёба и начнётся, засиделись а то, – пробормотал Игнат.
– Разговорчики в строю! – рявкнул Лёшка. – Сегодня отрабатываем науку пешего боя с кавалерией. Направо! На полигон бегом марш!
После обеда Алексей отправился в расположение Третьего донского казачьего полка. Ему было нужно найти того, кто был на том месте, где среди порубленных мирных жителей нашли и его близких.
