Лёшка посмотрел на барона, подумал и усмехнулся:
– Я думаю, что они клюнут, ваше высокоблагородие. Я бы на их месте точно клюнул. Они вот только недавно нанесли нам такое тяжёлое поражение под Журжи, столько людей у нас там положили, небось, и в Стамбул уже кучу реляций о своей победе отправили. Теперь султан от них ждёт продолжения побед, а тут уже и зима не за горами. Так что самое время именно сейчас туркам по нам бить.
– Вот и я так же думаю, Егоров, – согласился с ним фон Оффенберг. – Для нас главное – знать, что турки собрали тяжёлую, серьёзную армию для удара и для захвата территории, а не просто пригнали сводные отряды для набега. А в чём здесь самая очевидная разница, ты знаешь?
Лёшка покачал головой:
– Никак нет, господин полковник, никак этого не соображу. Наверное, в количестве людей и знамён?
– В пушках, Алексей, да-да, не удивляйся, в пушках вся разница, – покачал головой Генрих. – По нашим сведениям, турки хорошо подготовились к этой кампании на нашем дунайском направлении. Помимо регулярных, дисциплинированных и вооружённых хорошим личным оружием войск, они изготовили 60 полевых орудий по самым передовым французским образцам. И как до нас дошло, должны были они с французскими же советниками выслать их к дунайскому войску. Орудия те предназначены для поддержки своей наступающей пехоты, и двигаться они должны в её же порядках. Если это так и если эти орудия уже здесь, то что тогда получается, а? – и барон пытливо посмотрел на Лёшку.
– То значит, турки собирают тяжёлое ударное войско для взятия Бухареста, – ответил Егоров.
– Так точно, подпоручик, так точно! – воскликнул фон Оффенберг. – Эти орудия они просто так уже никуда на второстепенное направление не бросят, и беречь их так же, как и французских офицеров, они будут, словно бы зеницу ока, вот как они их будут беречь, как личный дар султана. Ты понимаешь?
– Найди их, Алексей, найди и постарайся там посчитать. Француза притащить я тебя не прошу, это, конечно, невыполнимое дело, – усмехнулся Генрих. – Но сами орудия найди и вернись. От твоих сведений будет зависеть, как нам планировать всю свою кампанию – как на отражение лёгкого набега или же как на подготовку к большому полевому сражению. Ты ведь это понимаешь?
– Так точно! – вытянулся Лёшка. – Всё он прекрасно понимал, как и понимал, какое трудное и опасное задание ему сейчас доверили. – Когда выход, господин полковник?
– Сквозит у нас, Егоров, сильно тут сквозит, – поморщился Генрих. – Поэтому послезавтра в ночь ты уходишь официально меня охранять. Мы снова едем к Браилову. Наконец-то пришли документы из Санкт-Петербурга по этому дурачку Гензелю, что сдал туркам крепость. Смертный приговор всем офицерам императрицей заменён на бессрочную каторгу, и их приказано переправить в Россию. Вот с этими-то бумагами вам при гусарской сотне и приписано убыть в Браилов, охраняя меня как драгоценность. Как-никак, а я-то целый полковник ныне, – и барон демонстративно задрал вверх нос.
Лицо Лёшки оставалась бесстрастным, и Генрих, поняв, что ему не до шуток, снова перешёл на официальный язык.
– Итак, весь штаб завтра узнает про эти важные бумаги, а уже послезавтра в ночь мы выйдем с сотней на север, в сторону Браилова. Затем через пяток вёрст я продолжу путь с полусотней, а другая её половина переправит вас на заводных лошадях туда, где вы уже не раз уже были, то есть как можно ближе к самой Журжи. Ну а дальше ты будешь действовать уже по обстановке, и тут мне тебя учить нечему.
– Всё понятно, – кивнул Алексей. – Через два дня к вечеру мы уже будем готовы к выходу.
– Что вам нужно, Егоров? Ты говори, не стесняйся, дело очень важное, всё, что тебе нужно, достанем, ну разве что окромя штуцеров.
Лёшка хмыкнул:
– Деньги, только деньги, господин полковник, на деньги всё, что нам нужно, мы сможем себе купить. Ну, разве что гренад бы ещё пару ящиков достать, да с хорошим порохом и фитильным шнуром. Гренады сейчас не выпускаются, трудновато стало найти их для нашей переделки.
– Ясно, – покачал головой барон, – посиди здесь немного, сейчас мы всё это решим.
И уже через десять минут перед Лёшкой лежали стопочкой сто серебряных екатерининских рублей.
– За гренадами своих интендантов чуть позже пришлёшь, будет тебе их пара ящиков из старых запасов.
Лёшка шёл из штаба в своё расположение. На сердце у него была пустота. Как же хотелось забыться от всего. Но из глубины души накатывала волна холодной ярости. Нет, не сможет он сейчас отлёживаться, зная, что по свету бродят убийцы его невесты и проливают кровь. Хотелось схлестнуться в бою, глаза в глаза, сабли в сабли с этим сильным врагом, что уже забрал здесь много жизней. Схватиться с ним, чтобы хоть как-то утолить эту ноющую душевную боль.
– Нельзя себя распалять, никак нельзя, – успокаивал сам себя Алексей. – Нельзя давать выход ярости и гневу. Голова всегда должна оставаться холодной. В подчинении у меня столько солдат состоит. Нужно как-то научиться контролировать себя, набраться выдержки и уже тогда разить врага со всей концентрацией всех сил и в нужный момент!
Егоров задумавшись, проходил мимо одного из пустырей, на нём сейчас, как видно, проходило какое-то общее дело у одной из пехотных частей. Громко бил барабан, слышались какие-то хлёсткие удары и чьи-то крики. Алексей присмотрелся. Он уже давно разбирался в форме и в принадлежности частей, вот и тут разглядел две шеренги мушкетёрской роты пехотного полка, стоявшие друг напротив друга. В руках у рядовых были длинные гибкие прутья, и они с силой наносили удары по спине того солдата, которого волокли вдоль строя привязанным к фузеям два дюжих капрала. Впереди процессии вышагивал барабанщик, отбивающий ритм: «Бом! Бом! Бом!» И под этот-то ритм и хлестали сейчас по спине того солдатика его сослуживцы. А позади шёл красномордый подпоручик и визгливо орал:
– Сильнее, сильнее хлещите, сволочи, этого мерзавца! Кто хочет тоже сквозь строй пройти?! Я сейчас это мигом вам устрою, орясины бестолковые!
«Опять в Выборском полку у Думашева солдат порют», – подумал Лёшка и присмотрелся к солдатику, которого как раз развернули в его сторону. Что-то было знакомое в его лице и этих огненно-рыжих волосах. Что-то из той далёкой до армейской ещё жизни.
Алексей подошёл к строю и вгляделся в лицо снимаемого с ружей солдатика. Тому, как видно, было сейчас очень больно. Вся его спина сейчас представляла из себя кровавую кашу, но ни один стон не вырвался из его уст. Крупный выдающийся вперёд подбородок был крепко сжат, а глаза были в полу прищуре. Солдат стоял на своих двоих, и его шатало из стороны в сторону. Было видно, как тяжело ему приходится стоять, но он всё же держался.
– Мало, как видно, тебе дали, Васька! В следующий раз десять раз по всей роте пройдёшь! – проорал пехотный подпоручик.
«Васька! Точно, да это же Васька Рыжий из соседней к Егорьевскому Татьяновки. Тот, что был бит, когда-то у помещика Горюнова за свой строптивый нрав. А всё потому как жена при родах, Февронья, вроде бы её звали, померла, а он оттого в тоску впал», – вдруг отчётливо вспомнил Лёшка.
