– Где ты раньше-то был, германская твоя башка? – хлопали оружейника команды по плечу егеря. – А трудно ли отливать такие?
– Да это не есть мой изобретений, – оправдывался тот. – Это господин подпоручик нарисовать и дать мне сей чертёж перед самый ваш выход. А я дальше думать и делать всё с мой друзья, – и он кивнул на Кудряша с Рыжим Василием. – А лить сей пуля не просто. Не так быстро, как круглый фузейный. – И он полез в стоящий рядом с его ногами заплечный мешок.
На свет Божий были извлечены две пулилейки, чем-то напоминающие уже привычные для всех штуцерные. Были они похожи на клещи или плоскогубцы с длинными ручками из двух одинаковых половинок формочек вместо обычных губок и со специальной вставкой для выдавливания в задней части пули «юбки».
– Пуля мушкетный или фузейный можно лить очень быстро. Айнс, цвай, драй, фир… нойн, даже цвёльф… ээ… русский дюжина – двенадцать штук, пуля, сразу можно лить за один раз в простой пулилейка, – объяснял Курт. Но тут найн, всё лить очень долго по один пуля, а потом надо убирать задир и всякий заусенца. И только потом получать нужный пуля.
– Да и ничего-о, – протянул Тимофей. – Чай, и на наших штуцерах тоже не больно-то быстро получается эти пули ладить. Не страшно, всё равно ведь за один день весь свой боевой припас снаряжаем. Зато вон как ладно-то получается! – И все егеря согласно загомонили.
– Ну что, Курт, надобно нам теперь таких вот пулилеек на каждого сладить, а кому-то даже и по две делать придётся, это если ему и под фузею, и под штуцер нужно будет при себе держать патрон. А вскоре думаю, и целую сотню нам придётся ладить, – и командир как-то загадочно улыбнулся.
Егеря примолкли, переварили услышанное, а Карпыч задал общий волнующий всех вопрос: – Никак нашу команду будут увеличивать, а, Ваше благородие?
– Поживем – увидим, Иван Карпыч, – ответил Егоров. – Собираемся, братцы, пора двигать на постой, скоро на обед барабаны отобьют, у меня вон уже в животе бурчит.
Часть II
Балканский рейд
Глава 1. Полковник Думашев
Рядовой Афанасьев Василий шёл вместе с капралом Сергеем Гусевым мимо центральной площади Бухареста. Настроение у егерей было прекрасное, было им чем порадовать своего командира. В заплечных мешках лежали мотки выменянного в минёрной роте огнепроводного шнура, произведённого аж в далёкой Англии и вот только недавно поставленного в войска. Был он сделан из переплетённых хлопчатобумажных нитей, пропитанных селитрой, обмазанный затем сметаноподобной смесью пороховой мякоти с клеем и ещё покрытый сверху битумом для лучшей защиты от сырости. Этот шнур сапёры очень ценили, и уступили они два его мотка только лишь за выменянный у одного тыловика мешок белой пшеничной муки мелкого, барского, помола. Трофейного гладкоствольного кавалерийского карабина Василию и Сергею было не жалко, такого добра хранилось в тайных запасах ещё прилично, а вот этот шнур был вещью очень ценной. С ним можно было не бояться работать в ненастье, давал он достаточную силу пламени, был очень прочен и гибок. А значит, и новые фугасы должны будут служить команде более надежно, чем снаряжённые с простым селитряным шнуром.
На площади в это время было не протолкнуться. Выстроенные поротно солдатики пехотного Выборгского полка застыли с выпученными от усердия глазами. В самой середине стояли напротив друг друга две гренадёрские шеренги. Слышался мерный бой барабанов и лёгкие хлопки.
– Опять секут кого-то. Господин Думашев всё солдатской кровушкой не упьётся, – зло пробурчал Афанасьев. – Мало ему того, что он под Журжей этим летом половину свово полка положил, дуром его заставив на турку переть. Всё ему ещё солдатиков на порку подавай, за каждую малую провинность в усмерть ведь бьють, и ничего сказать против того не моги.
– Пошли быстрей, Василь, что уж тут поделать, – подтолкнул товарища барабанщик. – Говорят, у полковника большие знакомства в столице, он ведь долгое время в гвардии служил, вот и не боится теперь, куражится, как хочет. Скоро уже на обед сигнал отобьют, чай, прекратят после этого порку-то? – И егеря прибавили ходу.
У двух встречных валашек на спинах топорщились огромные вязанки хвороста, вот уже три недели как зима вступила в свои права на придунайской равнине, и без большого количества дров ни избы было не обогреть, ни приготовить еды для большой семьи. Вот и таскали бабы на горбу эти вязанки из леса. Зрелище было привычное. Одна, та, что была постарше, как видно, поскользнулась и упала на снег, а её тяжёлая ноша кувыркнулась к самому центру дороги. Солдаты кинулись ей помочь, Сергей потянулся к барахтающейся на обочине в снегу бабе, а Василий в это время кинулся к вязанке.
– В сторону, остолопина! Куда прёшь, скотина! – Выскочивший из-за поворота жеребец чуть было не затоптал Афанасьева. Он буквально каким-то чудом умудрился вывернуться из-под копыт и, отбросив в сторону вязанку, отскочил к обочине. Следующий за первым всадником второй, дородный штаб-офицер, не успел среагировать, его лошадь резко отпрянула от рассыпающихся перед ней дров и встала на дыбы. Её седок вылетел из седла и кувыркнулся в сугроб. Всё произошло настолько быстро, что подскочившие следом пятеро из свиты толстячка не сразу и поняли, что здесь вообще происходит. Они застыли на месте, обозревая картину из суетящихся егерей, баб, рассыпавшихся дров и несущейся по улице без седока лошади. Привёл всех в чувство тонкий визглявый крик, исходящий от тела, барахтающегося в сугробе. Всадники соскочили с коней и вытащили облепленного снегом полковника на дорогу.
– Канальи! Сволочи! Мерзавцы! – орал в истерике командир Выборгского полка. – С живых шкуру содрать! Запорю-ю! – и он отодвинул в сторону своих офицеров. – Ко мне этих, бы-ыстро! – Его красное с выпученными глазами лицо выражало крайнюю степень бешенства. В таком состоянии подчинённые видели своего командира крайне редко и метнулись исполнить поскорее приказ.
Перед полковником Думашевым застыли навытяжку два егеря с жёлтыми погонами на плечах.
– Вот что бывает, когда солдата не порют как надо! – орал полковник, показывая на задержанных своей свите. – У Колюбякина в Апшеронском всегда безобразия творятся, так мало того, они чуть было и меня сегодня не убили!
– Ваше высокоблагородие, разрешите доложить, – Гусев, было, попробовал вставить слово оправдания, но толстячок оттого только ещё больше рассвирепел.
– Молча-ать! Молчать, я сказал, стервец! Кто тебе слово давал, скотина ты безмозглая! Почему мундир не по уставу? Почему букли и коса не набита? Почему погонов два, а не один, как полагается? Почему хвосты собачьи на картузах висят? Вы что, из балагана припёрлись в армию?! Содрать всё немедленно!
– Не замай! – рявкнул Афанасьев, отталкивая двух офицеров, попытавшихся сорвать нашитый волчий хвост. – Не вами дадено, а за бой и за кровь нашито!
– Ваше высокоблагородие! Особой отдельной команде егерей главного квартирмейстерства армии высочайше позволено иметь сии отличия за совершённые ранее подвиги на своих картузах. И второй погон разрешено носить, ибо егеря команды по две сумки для патронов и для гренад носят на боевых выходах! – попытался объясниться Гусев, изворачиваясь от двух выборгских офицеров.
