После обеда и двухчасового отдыха егеря обычно отрабатывали стрельбу на приозёрном полигоне. Били они из штуцеров, из гладкоствольных фузей, пистолей и даже из тромбонов. Стреляли все, из всего, помногу и из всяких положений. Умение точного и быстрого ведения огня было главным условием выживания для егеря. Поэтому и отводилась его шлифовке масса времени. Были, конечно, и занятия рукопашного, ножевого, сабельного боя, оттачивались навыки скрадывания часового и метания гренад, но всё-таки стрельбе традиционно уделялась львиная доля от всего времени занятий.
Вечером обер-офицеры роты обычно организовывали занятия по начальной грамоте, а потом был длительный уход за личным оружием. На своё место к ночи оно должно было быть выставлено тщательно прибранным. А для этого его нужно было предварительно очистить от порохового нагара и от свинцовых окислов, ну и уже затем требовалось хорошенько его смазать.
Чтобы выполнить эту непростую задачу по уходу и по сбережению оружия, у каждого егеря был свой перечень необходимых ему приспособлений. У всякого солдата имелась: сухая чистая тряпка и тряпка, пропитанная несолёным салом. Было несколько пёрышек, очищенная от кострики пакля и «чистилка» из мягкого дерева. Всё это было необходимо для чистки замка, различных гнёзд и самого канала ствола. Для сбережения и смазки ружей и пистолей был необходим кусок бараньего или говяжьего сала, пузырёк с очищенным «деревянным маслом» и хотя бы немного «триппела» — так называемой английской глинки или абразива 18–19 веков. На постое шомпол у солдат заменялся дульной палкой, сделанной из сухого дерева. Сало тоже использовалось не абы какое. Его сначала старались перегреть, дабы удалить все активные вещества, окисляющие металл. Для ствола, дабы спасти его в сырую погоду, готовили специальный «костяной жир», да и «деревянное» — оливковое — масло перед применением вначале очень тщательно очищали. Тёртый кирпич для чистки ствола, про который Алексей ещё в детстве слышал из рассказа «Левша», использовали только лишь в самом крайнем случае, когда под рукой просто не было того самого «триппела». Да и то порошок из тёртого кирпича или из белой глины перед применением просеивали несколько раз через тряпицу. И вот полученная таким образом пыль уже вполне собой заменяла английскую глинку с таким вот неблаговидным названием.
На качественный уход за оружием приходилось порою по паре часов времени ежедневно. И тут самым строгим контролёром выступал главный оружейник роты Курт Шмидт. Проще было самому ротному представить оружие для осмотра, чем вот этому придирчивому и занудному немцу.
— Твой ружьё есть твой жизнь! — любил он частенько повторять, поучая новеньких егерей. — Плёхой твой ружьё — значит, ты есть плёхой зольдат и есть очень плёхой товарищ. Сам бистро погибаешь и свой товарищ не сможешь помочь в бою. Иди и чисти замок, очень некорошо ты его чистить! Он у тебя есть совсем грязный! И смазка нужно лучше наложить, чтобы ржа не есть металл!
В след за ужином у егерей было свободное время до сигнала «вечерняя заря», и после этого хождение из места расположения роты, мягко говоря, не приветствовалось. Давний пример, как нелегко было Фёдору Лужину по кличке Цыган год назад, а с ним заодно и всей егерской команде, был в роте всегда на слуху. Исключение здесь было только для господ офицеров, ну и для старших унтеров, которым они, в общем-то, не злоупотребляли. В ночном Бухаресте делать им просто-напросто было нечего. Так что после отбоя в месте расквартирования егерей полными хозяевами были караульные одного из восьми дежуривших по очереди отделений.
По субботам занятия длились до обеда, а потом была баня, постирушки и прожарка белья.
В воскресенье егерям давался выходной. Построения и дела солдатские были в этот день сведены до минимума. Каждый мог заняться собой и своей душой, отстояв службу в местном храме.
В конце апреля солнце жарило уже в полную силу, и после первых испытаний храбрецами русская пехота вовсю купалась в тех пригородных озёрах, что длинной цепью огибали Бухарест с севера.
Егеря лежали на солнышке, жмурясь, и лениво поглядывали, как плещутся в холодной воде солдатики из рекрутской роты. Их вот только недавно пригнали в Бухарест длинным маршем от Полтавы, и теперь под приглядом молоденького сержантика они резвились у берега словно дети, горланя и плеская друг на друга.
Гораздо интереснее было то, что происходило от них правее. Там возле заросшего камышом берега был выстроен широкий деревянный настил, уходящий мостками шагов на семь в озеро, и несколько местных баб, постирав белье, теперь старательно полоскали его в озёрной воде. Рукава на платье и юбки были у них чуть закатаны, всё здесь, в общем-то, выглядело в рамках приличия, но на что мужикам дана фантазия, а тем более весной? Вот крепкая и смуглая молодка подоткнула чуть выше свою длинную юбку и, оголив белые икры чуть выше обычного, наклонилась над водой.
— Ах! — одновременно выдохнули сразу несколько любителей прекрасного. — Хороша! — сглотнул слюну Цыган и покосился на командира. Лёшка, лежа на подстилушке с зажмуренными глазами, приоткрыл правый и взглянул на Федьку. Цыган тут же перевёл взгляд на купающихся рекрутов, всем своим видом демонстрируя отсутствие у него всякого интереса к противоположному полу. Поручик усмехнулся и закрыл глаза.
— Сидор, Касьяшка, кому было велено от берега не отходить?! А ну-ка быстро сюда! — Молоденький унтер со шпагой на поясном ремне, надзирающий за рекрутами, с возмущением грозил кулаком двум своим пловцам, выбравшимся на глубину и принявшим далеко вправо. — Сюда, я сказал, сюда плывите, обормоты!
Но всё было тщетно. Как видно, молодым солдатикам тоже было интересно женское внимание, и они энергично гребли в сторону мостков.
До них было уже недалеко, как вдруг в движении одного проявилось какое-то дёрганье. Вот он закрутился на месте и, взмахнув обеими руками, заорал что-то нечленораздельное. Затем крик перешёл в бульканье, и его голова скрылась под водой. Товарищ тонущего вместо помощи вытаращил в испуге глаза и, подплыв к мосткам, схватился за их доски, пытаясь забраться наверх.
— А чтоб ты! — проорал унтер и, скидывая на бегу сапоги с поясным ремнём, понёсся стремглав к помосту.
Голова солдатика ещё пару раз вынырнула, раздался его сдавленный писк, и он, взмахнув последний раз руками, погрузился в пучину.
Бух! Раздался громкий всплеск, и унтер сиганул с мостков в озеро. Лёшка и ещё десяток егерей, сорвавшись со своих мест, стремительно неслись к помосту. Бабы с визгом шарахнулись в стороны, побросав корзины с бельём на берег. Хлоп, хлоп, хлоп! Сразу несколько тел влетели с разбегу в холодную воду и заработали там руками и ногами. Над поверхностью же в это время беспомощно барахтался рекрутский унтер.
— Этого к берегу тащите, утопнет, спасатель х…нов! — крикнул Лёшка и, набрав воздух в лёгкие, нырнул на глубину.
«Какая же тут холодина, просто ужас!» — загребая воду руками, думал Лёшка. Воздух в лёгких закончился, и он вынырнул на поверхность. Рядом с ним вот так же сейчас ныряли сразу несколько егерей, а кашляющего незадачливого спасателя уже вытаскивали на мостки.
