– Наши пять раненых стойкие, Андрей Иванович, –Елизавета полила руки командира крепким раствором хмельного, –Только Иван с судовой рати «Окуня» пока чтов себя не пришёл после того, как его оглушило на палубе шведа. А из троих шведов один совсем слабый, жар у него сильный, да и то сказать странно, что жив ещё с такой-то распоротой брюшиной. Ну и из восьми датчан у одного сильная слабость и еле-еле живица – пульс бьется. Видно, после отсечения руки он слишком много крови потерял, похоже, не сразу ему после боя тугой перехлёст наложили. Да тот, у которого грудь болтом пробило навылет, вообще пока в сознание не приходил, все что-то кричит в забытьи, кого-то зовёт.
– Всё понятно, давай, Лиз, первым шведа на стол положите, будем ему сейчас рану очищать,–и дюжие санитары положили на широкие доски стола первого раненого.
Рассекая края потемневшей раны и очищая её от тёмной зловонной крови, никто из стоящих за операционном столом не почувствовал, как в каюту зашёл ещё кто-то из посторонних. И только когда о палубу вдруг стукнуло тело, все повернули голову на шум. В трёх шагах от операционного стола на досках каюты лежала Ингеборга, а над ней тоже, как видно, в полуобморочном состоянии стояла её бледная старшая сестра.
– Твою ж мать! –выругался Сотник и закричал, наливаясь яростью, –Митяй, паж недоделанный, ты вообще сдурел сюда посторонних заводить! А если младшая сейчас сотрясение получит или вообще с ума тронется от увиденного?!
– Лиза, накрой пока рану холстиной, а мне руки помой хмельным, –Андрей подскочил к лежащей герцогине и наложил палец на её сонную артерию, –Есть пульс!, –затем аккуратно приподнял веки и отдал распоряжение стоявшему рядом с Митяем звену «пажей», –Мадаму аккуратно в её каюту, Елизавета сейчас с вами пойдёт!
– Вы, Марта, надеюсь, сами сможете до кормы добраться? –и посмотрел на испуганную и растерянную девушку.
Та только судорожно кивнула, показывая, что ей, в общем-то, помощь в доставке не нужна.
– Ну что встали, лоботрясы? – посмотрел на застывших по стойке «смирно» пажей Сотник.
Митяй только судорожно сглотнул и пролепетал:
– Как в каюту-то Её Высочество нести?
Вид его, надо сказать, был при этом крайне растерянный.
– Нежно! И быстро!– взрыкнул Сотник.
И мальчишки, мигом распределившись, принялись за руки иза ноги отрывать от пола высокородную девицу.
– Да вы что, курсанты! – протянул злым, свистящим шепотом комбриг, – Особу королевской крови лапать! Не боитесь, что её венценосный братец вам потом же ваши ручки да по локоть обстругает?!
И тут же, глядя на старшую «офигивающую» от всего происходящего сестру, поправился: «Мне можно, я лекарь!»
– Вон в углу чистые носилки стоят! Аккуратненько на них её светлость положите, укройте чистым полотном и быстрыми кабанчиками рысите с ней в их каюту. Лицо только материей не укрывайте, смотрите, и головой вперёд несите!… Хм, а то примета плохая, ежели наоборот. Я с вашего позволения продолжу! –и он опять галантно поклонился Марте, продолжавшей стоять с округлёнными глазами посредине каюты, откинув материю с брюшины оперируемого.
После завтрака, милостиво принятого герцогинями, причём младшая, отойдя от шока, не уступала в аппетите старшей, девушкам вновь захотелось общения. Но Елизавета, удостоверившись, что здоровью Ингеборги ничего не угрожает, упорхнула по срочным делам, и выбор в качестве жертвы совершенно естественно пал на «главного пажа» герцогинь – Митяя.
– Садитесь, Митрий, рядом, мы желаем с тобой беседовать!
Митяй с большой опаской присел на краешек скамьи и приготовился к изощрённой пытке.
– Расскажите нам что-нибудь о себе? –с милой улыбкой попросила Марта, наблюдая как мальчишка буквально у неё на глазах, начинает краснеть.
– Так что рассказывать-то? –сглотнув, ответил он, –Родился, значит, жил у мамки, пока батя в походы с князем ходил, ну а потом, как она померла, так вот по воинскому учению меня сюда определили,–и замолчал, уткнувшись взглядом в пол.
– Дева Мария! –воскликнула Марта и, отбросив все этикеты, прижала подростка к груди, –Так ты сирота, маленький! И вместо домашнего тепла и уюта видишь только одну эту грязь и кровь! А тут ещё на тебя всё время орёт этот твой хам, командир! О, мой бедный мальчик!
Последняя фраза сочувствующей, видно, переполнила всю чашу терпения парня, и он буквально вырвался из рук Марты:
– Никакой я не сирота! У меня из родни вся бригада, и я за них, и они за мной хоть в огонь, хоть в воду пойдут! И тепла с уютом у меня хоть отбавляй, хоть в казарме, в своём кубрике, а хоть и дома, в избе. У вас вон небось в дворце холодина и сырость с теменью, чуть ли не кострами там отапливаетесь в очагах, а уж про хижины простолюдинов так я и вообще молчу. А у нас в нашей усадьбе уже у каждого захудалого крестьянина изба закрытой печью отапливается! И даже по-настоящему стекольному окошку на каждой крестьянской избе! Где ещё такое увидишь-то! И вообще мы в школе не только про грязь и кровь проходим, а, кроме всяких там языков и правила счёта со сложением, географию, историю, ботанику, физику и ещё семь-восемь наук учим! И командир у нас хороший, самый лучший он! Он каждого своего бойца как свою кровную родню бережёт, а если и ранят кого, или кто увечье в бою получит, так он сам своими руками целыми сутками того выхаживает. Вы вон жалеете меня, а о своих-то людях ведь даже и не позаботились ничуть! Где они, сколько их после сечи в живых осталось, считали хоть? А ведь это он вашего шведа лечил, когда вы к нему в госпиталь изволили из своего праздного любопытства ворваться. Спасал он его от огневицы, чтобы тот до смерти не сгорел! Ааа…, да что с вами со всеми говорить-то! Вы ведь дальше своего титула ничего и не видите вокруг! –и, махнув рукой, он выскочил из каюты, хлопнув дверью.
Марта сидела поражённая и молчала. Как говориться, «крыть тут было нечем»!
На флагманском когге флотилии, кроме тяжёлых раненых в трюме, содержались ещё и все захваченные в плен. Было их немного, всего-то порядка трёх десятков, и у Сотника с начальником разведки Варуном наконец-то дошли уже руки и до них. Каждого следовало хотя бы кратко допросить и отсеять все те сведенья, какие только могли пригодиться в дальнейшем.
Первыми в каюту доставили подростков Трюггви Карася, Нуда и Джиллиса. Ничего интересного поведать они не смогли, мальчишки были себе как мальчишки и, взяв честное слово, что они не будут никуда лезть, им было разрешено перебираться из вонючего тёмного трюма на верхнюю палубу.
Затем дошла очередь и до взрослых моряков. Слушая похожие истории каждого о том, что они завербовались к Гарольду волосатому из Вайлефьёрда, как к авторитетному и удачливому капитану, после чего просто выполняли свою работу, как и было положено моряку, Сотника вдруг что-то зацепило в очередном рассказе старшего рулевого флагманского корабля, седого и опытного морехода Фроуда Трески. И, посмотрев на переводившего с датского Михаэля, он поднял ладонь кверху. Стоп, пусть повторит всё то, что он только что рассказал с середины!
