Княгиня сразу же ушла на женскую половину, а Давыд Мстиславович пошёл на традиционную пытку в лекарскую комнату, где каждый день безо всякого пропуска уже три месяца подряд его пичкали всякими горькими порошками, поили горячими травяными отварами и топлёным нутряным медвежьим да барсучьим салом. И кроме всего вот этого, заставляли его ещё подолгу дышать всей грудью над парящими горшками с чем-то солёным и весьма дурно пахнущим. К лечению пришлось отнестись со всей серьёзностью, один лишь раз князь решил пропустить процедуры, закапризничав с устатку, как к ним лично явилась главная лекарша поместья и что-то там долго объясняла Аннушке в женской светёлке. Последствия разговора были для Давыда весьма суровыми, и больше уже попыток пропустить лечения у него не было. Два раза в седмицу, помимо того, для него проводили особые банные процедуры, где князя натирали маслами, парили и мяли на горячих плитах дюжие парщики, распаривали затем в жарком и влажном хамаме и хлестали берёзовыми да можжевельниковыми вениками в русской парной.
Князь ожил, серость с его лица ушла, уступив место лёгкому румянцу. Не было уже того постоянно мучающего и надсадного кашля и той боли, что мешала ему дышать всей полной грудью. Уже пару раз порывался он закончить здесь всё и уехать к себе в Торопец, ибо душа болела за свою вотчину, и дел там было у него немерено. Но каждый раз он встречал суровый отговор Сотника и упрёк в том, что договор был лечиться до лета, а бросать начатое, так это «все труды, коту под хвост».
На прошлой же неделе после парилки сидели они в сторонке, завёрнутые в полотно, пили из канопок горячий травяной чай и смотрели, как с радостным смехом плещется в бассейнах детвора первого курса ратной школы, у кого этот день был помывочным.
– Привык Славка-то уже, Мстиславович? – спросил князя Андрей, видя, что тот внимательно наблюдает, как резвится вместе со всеми и его курсант княжич.
– Да привык почти что, Иванович. Первое время с воскресной побывки чуть ли не вожжами его гнать на понеделишное утреннее построение приходилось. Всё нытьём вон своим мать жалобил. Аннушка потом по пол дня в светёлке плакала, на меня словно на изверга глядючи. Ничего-о, сейчас уже сам бежит из терема пораньше, лишь бы в строй курса успеть встать. Дядька взводный Мартын молодец у него, никаких скидок для княжьей крови не даёт. Да я и сам его в том настойчиво просил. Теперича в субботу, после обеда, как на выходной прибежит, так до вечера про своих друзей школьных рассказывает, все трещит балабол, не умолкая. Да про науки дивные и всякие там проказы мальчишеские пересказывает. Как же, у него ведь теперь своё обчество, антире-есы, – пробасил князь с усмешкой.
– Ну вот, а ты всё уехать норовишь, – усмехнулся Андрей, – Не долечился сам, сын вон к новой службе привыкает, супруга опять же. хм. под постоянным приглядом тут. Так что, до июня, Мстиславович, извини, ты мой дорогой гость и пациент, м-м-м… правильней сказать, излечааемый, вот. Ну не шуточное же у тебя ранение-то было, никак его нам нельзя запускать, буквально ведь давеча в июне, вспомни, что только было-то?
– Ну да, доходил уже, считай, – кивнул сокрушённо князь и отхлебнул травяного взвара.
Посмотрел Андрей, как воспитатели повзводно заводят пацанву в парную, и сам вспомнил историю из той своей семьи такого теперь далёкого двадцатого века.
Дед его, Иван Платонович, великую войну встретил в сорок первом и прошёл её всю, обороняя Одессу и Кавказ. Освобождая от германцев и их союзников Донбасс, Украину, Польшу и все балканские станы. А победу встретил уже в мае сорок пятого в далёкой Австрийской Вене.
Воевал дед Иван простым солдатом, поэтому и хлебнул он окопной жизни изрядно. Не раз он был ранен в боях и контужен. Медали с орденом заслужил, но и болезнь грудную от всякой сырости и неустроенности пехотного быта там же заработал.
Демобилизовали его домой с первой партией, и вернулся он к себе в Башкирию на Южный Урал. На приёме у пожилого сурового доктора выслушал Ваня себе суровый приговор. Врач тот был сам из фронтовиков, поэтому юлить перед ним не стал.
– Прости солдат, – сказал он ему, – Судя по всему, тебе недолго жить осталось, все твои лёгкие хворобой поражены. Так что, приводи все свои дела в порядок, ну а там уж как сама судьба дальше решит, но медицина, похоже, тут, Иван, уже бессильна. Лекарства я, конечно, тебе выпишу, но…
– Всё ясно, – ответил солдат, одёрнул гимнастёрку и ушёл в родное село Аникеевку, что было в двадцати километрах от города.
Так бы и схоронили, наверное, Ваню под красной звездой, но дед Ахмет, башкир и друг отца, сказал фронтовику прямо:
– Жить будешь, парень, но для того перебирайся-ка ты в мой дом, туда, к овечьей кошаре. Будешь там помогать мне овец пасти и свою грудь как нам предки наказывали, будем править.
Август, осень сорок пятого, всю весну и всё лето сорок шестого года Ваня пас овец и ухаживал за ними на свежем воздухе. А ещё, прошу простить меня, уважаемые защитники животных, делал то, что и приказал ему делать для его лечения умудрённый вековым опытом старый башкир Ахмет. На тех холмах, где паслись овечьи отары, ловил он силками сусликов и сурков и вот их-то сало и жир, растопленный прямо тут же на костерке в консервной банке, пил горячим каждый день Иван.
Ни в коем случае не для совета, Боже упаси. Не говорю, что так можно лечиться, а только лишь, чтобы поведать реальную семейную историю, веду я сейчас этот рассказ.
Однако, в начале августа сорок шестого года опять пришёл фронтовик к тому же врачу, у которого был он всего-то год назад. Глазам своим не поверил, глядя на довольного и розовощёкого молодого мужчину, стоявшего перед ним, доктор. И ещё долго поражённо смотрел на рентгеновские снимки, когда тот ушёл к себе в деревню. Вот тебе и «как судьба дальше решит». Судьба-то судьбою, однако, человек ведь её сам своими руками строит.
Прожил Иван Платонович после того ещё почти что четыре десятка лет. Трёх детей они с женой Анастасией родили, вырастили, выучили и в достойные люди вывели. Шкодливых же своих внуков хворостиной он почти что до семи десятков годов гонял. И было одно у них спасение – это забираться под койку. Трудно было наклоняться деду, фронтовые раны ему мешали. Осколки от германской мины почти что до самой смерти выходили из спины, лёгкие же никогда больше уже не беспокоили старого солдата.
И да, сурки и суслики прекрасно живут всё на тех же горках, что и прежде, и никто их там, в общем-то, не обижает…лекарства-то в нынешнее время вон сколь много эффективного.
«Да, а в этом нынешнем времени антибиотиков и прочих чудес нет, а жаль,» – печально вздохнул Андрей, – Вот и приходится теперь лечиться чисто природными средствами.»
– Давыд Мстиславович, ты всё больше на боровом воздухе-то теперь бывай, начинай посильнее нагружать грудь полным дыханием. Я думаю, уже вполне можно начинать твои лёгкие разрабатывать. Бегай вон каждый день легонько. На лыжах походи, когда не будет мороза лютого. Только не простужайся, смотри! А мы, судя по всему, тебя совсем скоро оставим, – и Сотник рассказал Торопецкому князю о затеваемом Ярославом Всеволодовичем походе на западные финские племена.
