— Я никогда не смогу отказать вам, господин Феликс, — задумчиво проговорила красавица, не отводя от меня своего умного взгляда. — А сейчас, после вашего прошения, честного — я помогу всей душой, — тут она улыбнулась. — Пойдёмте пожалуйста, вас все ждут…
Глава 4. Виват делегатам первого съезда величайших травников!
Моего появления в общей комнате бойцы отряда отъявленных заговорщиков ждали с нескрываемым нетерпением.
Прасковья, на минуточку, вообще ничего не понимает, поэтому смущённо топчется, почти в уголочке, и смотрит на дворян испуганными глазёнками, как на явление спасителя.
Посему, я решительно занялся разрядкой атмосферы всеобщей нервозности, сопряжённой с неопределённостью и неуверенностью за успех будущего мероприятия с проникновением в Рунную Академию….
— Господа и дамы, — проникновенно изрёк я, только-только переступив порог. — Мы переходим к самому главному! Сейчас эта милейшая женщина, — я указал небрежным жестом на смущённую Прасковью, — Эта уважаемая дама, сделает из вас абсолютно правдоподобных и нормальных бабушек, заведующих лечебными снадобьями на травках, и хранительниц тайных рецептур зелье-варения! — громогласно заявил я и сел на стул, поближе к бутербродам.
Народ моментально проникся и почти все закопошились…
Точнее, заговорщики обрадовались такой постановке первоочередных дел, относящихся к плану ближайших занятий по преображению внешностей.
Прасковья выпустила из рук коромысло, которое прихватила с собой, и аккуратно поставила его в дальний угол, от греха. Скорее всего это Дед Ермак попросил даму взять его с собой. То ли для антуража, то ли из-за моего необдуманного упоминания о Прасковье, как о профессионалке, коромысловичке-затейнице.
— Феликс, есть маленькая проблема! — Годунов младший подал голос, слегка смущённо и нерешительно. — Я не могу разоблачаться перед… Э-ээ… — тут он явно замешкался перед перефразировкой слова «простушка безродная».
Я его прекрасно понял, поэтому поспешил прийти на помощь будущему наследнику Имперского Трона Руссии.
— Скажи, высочество, а у тебя была кормилица? — я задал прямолинейный вопрос, исходя из интернетовских познаний о старинных династиях монархической принадлежности. — А?
— М-м-м, — Годунов младший призадумался. — Конечно! Алевтина Матвеевна, моя любимая няня и кормилица… — выражение печали проскользнуло по лицу Ивана. — Я очень люблю её и посей день, правда… — он сник. — Правда, она рано ушла от нас…
— Так! Высочество, хватит ныть, словно маленький мальчик, коленочку поцарапавший! — резанул я так грубо, что Годунов выпрямился в струнку, впрочем, как и все остальные. — Я пытаюсь донести лишь одно — нет никакой необходимости стесняться Прасковью… Прасковью… — я посмотрел на статную женщину. — А как ваше отчество?
— ? — немой вопрос от женщины не стал для меня неожиданностью.
— Прасковья, а как вашего батюшку звали? — я перефразировал свой вопрос, придав голосу отеческий тон.
— Филаретом нарекли, — скромно произнесла сильная женщина, поникнув, словно я задел что-то сокровенное в её душе. — Не взыщи барин… — скупая слеза пробежала по её побледневшей щеке и упала на пол.
* * *
Тишина послужила усилителем звука, как катализатор для химической реакции, и удар скорбной влаги об дощатый пол, вырвавшийся из сердца сильной женщины, услышал каждый, кто явился свидетелем разговора.
Люди задумались о своём, а я вдруг подумал о том, что у меня нету отца…
Боль ударила меня в грудь калёным железом. Проколола насквозь — а и пусть, может я заслужил именно это? Чувство бессилия перед забвением? Где же черпать мне вдохновение? А?
Это риторика просто…
Но почему мне несносно смотреть на ту жизнь, что кружиться в людской темноте.
А я где? Я везде, и нигде.
Толку нет от стенаний и плача.
Я хочу прокричать — я неудачник, что пронзает копьём ту пустоту, наречённую ветром. Как мне больно. Спасибо всем, и даже за это…
Я ору в пустоту, а безмолвие шепчет — ты есть то, что что ты есть, будь же «кто», стань наконец человеком, а на месте твоём — я смирился бы с этим!
Жизнь сложна — но ты сможешь. Ты всё то, что, и как ты захочешь…
* * *
На меня накатила непонятная волна философствований, но я не показал этого никоим образом. Внешне, по крайней мере.
Встрепенувшись, словно собака после нежелательного купания, я решительно взял себя в руки и продолжил воплощать грандиозные планы. Точнее, я сконцентрировался на посильной помощи Ивану, нашему высочеству, у которого жизнь перевернулась от нахлынувших эмоций. Эти не совсем обычные люди практически побороли свою аристократическую натуру и начали поворачиваться лицом к народным массам, чему я несказанно рад. Честное слово!
Для этого нужно проявить жёсткость характера, став узурпатором чужих желаний, и поработителем масс, полностью раскрывая потаённые уголки своей харизмы победителя и везунчика, по жизни! Вперёд!
— Прасковья Филаретовна, — я резко вскинул подбородок. — Ещё раз обратите внимание на этих дам и господ, — мой профиль отразил полную уверенность в своём деле. — Приступайте к приведению их образов к правильным нормативам бабушек-знахарок!
Женщина робко глянула в требуемом направлении и смутилась. Ну что ты будешь делать? Ладно, я просто не стану обращать на это никакого внимания. Глядишь, а она и осмелеет, плотнее пообщавшись с молодыми господами, и старшим товарищем Артуром.
Уж к нему-то она должна была уже и привыкнуть.
И началась процедура переодевания. Зашуршали вновь разбираемые и сортируемые вещи, многие из которых Прасковья сразу забраковала. Собственно, женщине-то явно виднее, ведь в её поселении, почитай, что все бабоньки являлись знахарками в той или иной степени.
Я тоже доверил себя этой женщине, и даже стал первым из всех, начав избавляться от мужской одежды. Не полностью, конечно же, а именно таким образом, чтобы ничего не выглядывало из-под всяких там рюшечек, завязочек, юбочек и платочков с фартучками и жилетками.
Василису использовали в качестве посыльной, когда в арсенале Прасковье не находилось той или другой необходимой вещи. Или, когда размеры не совпадали с желаемыми.
Дед Ермак принёс нереально огромное зеркало, нашедшееся в заброшенной кладовке вотчины Артура. Антиквариат, скорее всего. Типичный и невостребованный для продажи образчик, пялящийся в богатых Шереметьевских закромах родины. Размер этого шедевра старины позволил нам рассматривать себя в полный рост, чтобы по достоинству оценить результаты преображения.
— Ну-у, Прасковья! — восхищённо провозгласил я, довольно рассматривая своё отражение. — Ты — великая кудесница, — я сделал комплимент женщине, ни грамма не кривя душой. — Как вам я? — обратился я к остальным свидетелям победы в делах маскировки.
