Книга Русская Атлантида. Невымышленная история Руси, страница 12. Автор книги Андрей Буровский

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Русская Атлантида. Невымышленная история Руси»

Cтраница 12

В январе Национальное правительство во главе с князем А. Чарторыйским объявило о низложении Николая I с польского престола, провело демонстрацию в память декабристов, выдвинуло лозунг, много раз воспроизводившийся потом, самыми разными силами: «За вашу и нашу свободу!» Весной 1831 года восстание перекинулось в Литву, в Западную Белоруссию и Западную Украину. Начиная с февраля шли бои между повстанческой армией и войсками Российской империи. 26 августа по «старому стилю», 6 сентября по новому, императорская армия взяла Варшаву. В ночь с 7 на 8 сентября была подписана капитуляция. На Польшу обрушились очередные репрессии, а еще до начала октября отряды польских повстанцев бежали из Российской империи в Австрию и Пруссию, тайно переходя границы.

В июле 1831 года Национальное правительство Польши обратилось к правительствам Пруссии и Франции с призывом о помощи, предлагая их монархам «вакантную» польскую корону. Сама ситуация, когда войска Российской империи заливали кровью судорожно пытавшуюся освободиться, поющую под пулями «Еще польска не сгинела» страну, уже могла — и вполне законно — вызвать дебаты в палате депутатов во Франции. А тут еще и это предложение…

Непосредственным предлогом к написанию стихотворения явились речи во французской палате депутатов Лафайета, Могена и других, призывавших к вооруженному вмешательству в русско-польские военные действия.

Написано стихотворение 16 августа 1830 года, то есть еще до взятия Варшавы. Напечатано в сентябре 1830-го, в брошюре «На взятие Варшавы», куда вошли три стихотворения А. С. Пушкина и В. А. Жуковского.

У меня нет никакого сомнения в том, что Александр Сергеевич писал все приведенное выше совершенно честно и с искренним чувством. Об этом говорит и само стихотворение — ни по заказу, ни вымученно такого не напишешь. Блестящие строки, и эмоция автора великолепно передается читателю — в том числе и потому, что чувства эти искренние, честные и очень сильные.

Александр Сергеевич отнюдь не считал себя обязанным тут же поддерживать все, что придумает правительство или что скажет царь. И уж чем-чем, а чувством личного достоинства Господь его ну никак не обидел.

Был случай, когда излишнюю «параллельность» с царем графа Воронцова он скорее сурово осудил:


На Воронцова

Сказали раз царю, что наконец

Мятежный вождь, Риэго, был удавлен.

«Я очень рад, — сказал усердный льстец, —

От одного мерзавца мир избавлен».

Все смолкнули, все потупили взор,

Всех рассмешил проворный приговор.


Риэго был пред Фердинандом грешен,

Согласен я. Но он за то повешен.

Пристойно ли, скажите, сгоряча

Ругаться нам над жертвой палача?


Сам государь такого доброхотства

Не захотел улыбкой наградить:

Льстецы, льстецы! Старайтесь сохранить

И в подлости осанку благородства [22. С. 242].

И это стихотворение написано по вполне конкретному случаю: 1 октября 1823 года, после смотра войск в Тульчине, Александр I давал обед и за обедом огласил только что полученное им письмо министра иностранных дел Франции Шатобриана. Тот сообщал об аресте инсургента Риэго. Граф Воронцов при этом произнес: «Какое счастливое сообщение, Ваше Величество!» Воронцов, по мнению будущего декабриста Басаргина, очень повредил себе этим сообщением, а Государь и впрямь «такого доброхотства не захотел улыбкой наградить».

Это я к тому, что если Пушкин и поддакивал правительствам и царям, то уж никак не из желания выслужиться, а по глубокому нравственному убеждению.

Так что если Александр Сергеевич написал «Клеветникам России», тем более напечатал его в откровенно про-правительственной, охранительной, приветствующей взятие Варашавы брошюрке, — значит, таково было его собственное убеждение. Как видно, подавление польского восстания — это тот пункт, в котором официальные мнения правительства Российской империи полностью совпадают с мнениями Пушкина и Жуковского.

Впрочем, искренность А. С. Пушкина подтверждается еще и тем, что точно такие же мысли высказывает он и в частном письме к П. А. Вяземскому. В письме, которое вовсе ведь и не предназначалось для печати.

«Ты читал известия о последнем сражении 14 мая? Не знаю, почему не упомянуты некоторые подробности, которые знаю из частных писем и, кажется, от верных людей: Кржнецкий находился в том сражении. Офицеры наши видели, как он прискакал на своей белой лошади, пересел на другую, бурую, и стал командовать — видели, как он, раненный в плечо, выронил палаш и сам свалился с лошади, как вся его свита кинулась к нему и посадила опять на его лошадь. Тогда он запел «Еще польска не сгинела», и свита его начала вторить, но в ту самую минуту другая пуля убила в толпе польского майора, и песни прервались. Все это хорошо в поэтическом отношении. Но все-таки их надобно задушить, и наша медлительность мучительна. Для нас мятеж Польши есть дело семейственное, старинная, наследственная распря: мы не можем судить ее по впечатлениям европейским, каков бы ни был, впрочем, наш образ мыслей. Но для Европы нужны общие предметы внимания и пристрастия, нужны и для народов, и для правительств. Конечно, выгода почти всех правительств… избегать в чужом пиру похмелья; но народы так и рвутся, так и лают. Того и гляди, навяжется на нас Европа» [23].

Начнем с того, что лживо название стихотворения. Никто из людей, вызвавших негодование Пушкина, на Российскую империю не клеветал. Никаких поступков или действий, не совершаемых на самом деле, никто русским не приписывал. Никаких действий русских войск или русского правительства никто превратно не истолковывал. Французские парламентарии обсуждали вовсе не некие «сугубо внутренние» дела Российской империи, а ситуацию, сложившуюся вокруг Польши, обратившейся к иностранным правительствам. Польши, независимой еще полвека назад.

Попытка «запретить» французам обсуждать ситуацию в Польше и предлагать вооруженное вмешательство (из самых благородных побуждений — чтобы не дать огромной империи подавить и растерзать маленькую отважную страну) совершенно восхитительна. Особенно если вспомнить, как бурно, активно реагировала РУССКАЯ общественность на «внутренние дела» других империй. Ну ладно, будем считать, что в дела Оттоманской империи «вмешиваться» даже нужно — для помощи православным, для помощи братьям-славянам.

Правительство предоставляло политическое убежище беглецам от турок и даже помогало вооружать повстанцев. А героини Тургенева выходили замуж за мятежных болгар — к полному удовольствию остального русского общества. Ладно, будем считать, что жестоким туркам так и надо. Будут знать, как обижать славян!

Но русская общественность весьма живо обсуждала и положение негров-рабов. Российская империя принимала самое активное участие в борьбе с работорговлей, и общественность поддерживала свое правительство. Пронзительная история К. М. Станюковича о том, как работорговцы выбросили в океан весь свой «груз», погубили сотни человеческих жизней, а матросы русского парового клипера «Забияка» спасли последнего — негритенка Максимку, стала, как говорят сегодня, «бестселлером». А одновременно замечу, осуждение крепостного права в немецких и французских газетах рассматривалось как проявление русофобии. Все того же «и ненавидите вы нас».

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация