— Ничего пока, ждал вас. Я слабо верю, что духам интересны материальные ценности.
— Верно рассуждаешь. Я сам отвечу Шорру, Вождю Оврантанора, напомню ему, что гримы бестелесны и не могут поднимать предметы, а там пусть делает, что хочет, но к Аарду Брогмот должен мне предоставить отчет о получении налога от них. А что по Далмону? Вождь описывал детали происшествия?
— Да. Четыре тела были найдены в своих кроватях, а два в лесу. Никаких порезов или ран. Просто мертвые молодые мужчины.
— Понятно… Вероятно суккубы. Нужно будет уточнить письмом. А из хорошего что по отчетам?
— По сравнению с прошлым годом высокие показатели урожая в Эльвейдосе, Ивис-Креке. В Балготте тоже выше среднего. В Новом Тавинне сбор проездной подати увеличился в полтора раза по сравнению с прошлым годом. Ну… Из очень хорошего вроде бы все. — Уильям задумчиво почесал свою густую шевелюру, вспоминая, не забыл ли он о чем-нибудь упомянуть.
— Спасибо, я благодарен тебе за помощь. Твои ответы я изучу чуть позже, а теперь, будь добр, оставь нас с Йевой.
— Как скажете, господин.
Йева проводила рыбака долгим, задумчивым взглядом и, как только дверь захлопнулась, посмотрела на отца. Но Филипп молчал и, когда убедился, что его подопечный ушел, то склонился чуть ниже, к четырем ящикам в своем столе и проверил боковые прорези, вытаскивая оттуда сложенные тонкие полоски бумаги.
— В ящики не заглядывал, молодец! Честный парень, — облегченно вздохнул Филипп, убедившись, что с его отъезда никто не копался в запретных документах.
Затем граф Тастемара поднялся с кресла и медленно подошел к дочери, которая все это время молча сидела на кушетке в напряженной позе. Ласково улыбнувшись, Белый Ворон присел рядом с дочерью, погладил ее по спине, а та, соскучившись по отцу, прильнула к нему, обвив руками. Взгляд Филиппа потеплел, едва он вдохнул запах бронзовых волос Йевы. Он нежно поцеловал дочь в макушку, вспоминая, как вез маленькую рыжеволосую девочку из Далмона. Девочку, которая с первого дня стала называть его «папой».
— Пап, я очень скучала, — тихонько сказала Йева.
— Право же, я в этом году так редко выезжал из замка из-за Уильяма, что должен был надоесть тебе.
— Как вы можете так говорить? — В голосе девушки послышалось шутливое ворчание, но без намека на какую-либо обиду.
— Как Уильям себя вел, пока меня не было?
— Как обычно: засиживался в вашем кабинете по полдня, из-за погоды никуда не выходил, читал в своей спальне. Или в моей. — Глаза девушки чуть насмешливо сверкнули. — Домосед…
— В том, что у вас будет одна кровать на двоих в мое отсутствие я и не сомневался, — как-то печально вздохнул Филипп и обнял дочь еще крепче.
— Пап… Если мост на Западном тракте поврежден Мертвой Рулкией, то не надобно ли вам выехать чуть раньше, чтобы добраться до Восточного моста?
— Да, так и сделаем. Но поедем не по Западному Тракту, а по Восточному. Как только спровадим посла, мы все покинем Брасо-Дэнто.
— Мы все? — переспросила Йева и с непониманием посмотрела на отца.
— Ты тоже, моя любимая дочь. Я решил, что передам дар Гиффарда тебе, когда это одобрит суд.
Но вместо слов благодарности, которые Филлип ждал от дочери, он увидел, как та смертельно побледнела. Схватившись рукой за ворот черного отцовского котарди, обшитого золотыми воронами, а другой — за кушетку, девушка, казалось, совсем перестала дышать и с ужасом воззрилась на отца. Ничего не понимая, граф смотрел на перепуганное лицо дочери, пока, наконец, не догадался о причине такого поступка. Из его груди раздался то ли вздох, то ли стон.
— Дочь моя, я же предупреждал тебя не питать иллюзий по поводу отношений с рыбаком.
— Дело не только в Уильяме, — вполголоса, почти шепотом, ответила Йева. — Я никогда не стремилась к этому дару, отец, он мне не нужен! Передайте его лучше Леонардо, который так страстно жаждет крови Старейшины…
— Я не буду этого делать. Гиффард предупреждал меня и раньше о том, что Леонардо не достоин дара, но я не верил! Надеялся, что сын с годами поумнеет. Однако Лео показал себя в Райве наихудшим образом. Так что ты примешь кровь Гиффарда, дочь моя. — В голосе Филиппа зазвучали металлические ноты, он постарался сурово посмотреть на свою дочь, но вышло скверно.
— Не нужно… — совсем тихо сказала Йева. — Пап, я и так вас люблю, и без всякого дара… Не нужно мне никакое бессмертие.
— Что за дети, — проворчал устало Филипп, отвернувшись и уставившись в окно. — Один жаждет, но не достоин, вторая отказывается.
В комнате повисла гробовая тишина. Стало слышно слуг, занятых работой по замку: шуршание березовой метлы, скребки, топот. В конце концов молчание нарушила Йева. Она с мольбой посмотрела на отца, тот, почувствовав взгляд, повернулся к ней и чуть отодвинул от себя, чтобы видеть каждую эмоцию на её лице.
— Отец…
— Да, дочь моя.
— Может быть… может… — Взгляд Йевы заметался по кабинету, она часто заморгала и задержала дыхание. — Может, не стоит убивать Уильяма?
Лицо графа, и так бледное само по себе, стало еще белее от слов Йевы. Он тяжко вздохнул и нахмурился.
— Нет… Йева, в твои тридцать восемь лет пора бы уже иметь ясный разум, не затуманенный привязанностью к очередному любовнику, коих на твоем веку будет еще много.
— Я… я действительно привязалась к Уильяму больше положенного, не хочу этого скрывать. Однако, я вижу, что я для него лишь вторая — он болен Кельпи, она единственная, кого он любит.
— Так и есть. Увы, дочь моя, — Филипп посмурнел, вспомнив о демонице, — его душа крепко связана с Вериателью, и они оба зависят друг от друга. Я рад, что ты это понимаешь. Но в чем же тогда дело?
— Я хотела бы видеть в нем хотя бы брата, отец… Он же достоин этого… Он относится к вам, как к отцу. Да и ты уже к нему привык. Уилл помогает и очень быстро вникает во все. Пап, вы же сами все видите…
— Это исключено, — процедил Филипп. — Я уже отправил письмо в Йефасу, где подробно расписал ситуацию и свою просьбу. Послания также переданы всем лояльным нашему роду Старейшинам. Уильям уже мертв, дочь моя. В Йефасе приговор лишь приведут в исполнение.
— Но ведь это вы писали, отец… Значит всё можно поменять! — На глазах Йевы выступили слезы, и она умоляюще посмотрела на Филиппа. — Неужели за столь долгую жизнь все ваши чувства настолько охладели?
— Увы, чувства и эмоции никуда не деваются даже у тысячелетних Старейшин, моя дорогая дочь. Их лишь все чаще затмевает голос разума. Уильям — хороший парень, не лишенный благородства, умный, вежливый, хоть и простодушный…
— Так что же мешает отказаться от твоего собственного решения?
— Слишком много сделано, дочь, для того, чтобы спасти кого-то из вас, одного из моих любимых детей. И если я изменю свое решение, то потеряю лицо среди подобных себе, — с горечью ответил Филипп. — Уильям всего лишь инструмент для достижения цели, Йева.
