— Ты мавка или русалка, скажи? — низким голосом, от которого и у Елицы словно ласковой ладонью между лопаток кто-то провёл, спросил тот.
— А какая разница? — Чарина вперёд качнулась и прижалась к его губам своими.
Елица опустила взгляд: уж вовсе никакого удовольствия нет на то смотреть. И не столько потому, что с умертивием лобызаться — дело распоследнее — а… неприятно просто. Она уставилась на диковинные гладкие колышки, что лежали разбросанные под требным столом, словно скатились оттуда, когда он накренился. Подошла бездумно и подняла один. Это оказалась маленькая фигурка Макоши, вырезанная настолько умело и тонко, что даже на огромном бревне так не сумеешь порой. До самых мелких складок одежды, до строгой любви в глазах… Елица наклонилась снова, взяла другой колышек — Леля, хоть её идолы попадались в святилищах очень редко. Когда-то давно, говорили, ей поклонялись едва не так же, как и самой Матери Сырой Земле, но как двинулись люди на север и восток, расселяясь по новым землям, почтение к младшей Рожанице осталось больше в их сердцах и выражалась в требах, принесённых на поле перед севом и бережно хранимых обрядах. И последний колышек, поднятый с земли ожидаемо был Ладой — старшей из Рожаниц.
Елица разложила маленькие изваяния на ладони, покатала кончиком пальца, раздумывая, что бы они могли значить, оказавшись здесь, на требном столе Велеса. И едва не вздрогнула, как Леден заговорил прямо у её уха.
— Откуда они здесь?
Она обернулась на княжича: тот с любопытством разглядывал Богинь, но почтительно не касался.
— Не знаю. Наверное, надо расспросить радогчан. Волхвов тоже — они ответят. Может, кто-то из них когда-то здесь обряды какие проводил: с тех пор и остались.
— Верно, — уже гораздо более благосклонно кивнул Леден. — Но я всё ж ещё здесь осмотрюсь… Пока тебя не будет.
— Может, и не успеешь, — Елица улыбнулась. — Там время по-другому течёт.
А в груди так всё и замерло от страха. Никогда она в Навь не ходила, хоть и знала от Сновиды, как это делается, и чья помощь для особого обряда понадобится. А иногда и не нужно никаких обрядов, если то существо, что из Нижнего мира пришло, пожелает с собой провести, мимо реки Смородины — прямиком. Елица вложила колышки в ладонь Ледена, едва коснувшись его прохладной кожи.
— Пусть у тебя пока будут.
Княжич отступил, с опаской посматривая на мавку, что уже подошла и встала едва не перед носом самым в ожидании. Явственно тянуло от неё поросшей ряской водой, а глубина тёмного омута плескалась в глазах: посмотришь долго — и утянет за собой. Неудивительно, что столько парней заморочила, едва не погубила. И княжич-то, обычно колючий, что чертополох, вон — послушный какой рядом с ней. А может, просто не хочет навь злить и тревожить — ну её.
— Не бойся, княжна, — Чарина протянула ей узкие ладони. — Я проведу тебя. И заметить не успеешь, как обратно выпрыгнешь. Только помоги.
Елица покусала губу, последний раз задумавшись перед тем, как шагнуть в эту пропасть. Знала и верила, что Макошь поможет, не даст пропасть и подскажет верный путь назад. Но всё же тревожно было. Она, тихо вздохнув, вложила руки в стылые пальцы мавки — и будто бы в яму рухнула — даже ветер по щекам мазнул.
Всё застыло в неподвижности курганной избы. И землёй здесь пахло, будто и правда не небо сверху, тёмное и мутное, словно тинёта, а высокая насыпь — не выбраться, не разгрести.
Тёмные ели здесь стояли так же кругом — одинаковые, что в Яви, что в Нави. Они — деревья особые, оттого и не любят их люди, потому как силу жизненную пьют. А вот капище старое оказалось не в низине, а наоборот — на холме, с которого хорошо можно было оглядеть изнаночный лес, что раскинулся у его подножия. И было в святилище всё, верно, так же, как много лет назад, когда тропу, что вела сюда, не захватил в свои владения Болотник. Да только Велес — Скотий бог — выглядел по-другому: не человеком, а змеем, покрытым вместо чешуи — шерстью.
— Некогда нам тут стоять, — обратила на себя внимание мавка. Поторопила: — Идём к реке — там та кудель запуталась, что меня держит в Яви, не даёт успокоиться.
Елица последний раз окинула взглядом капище и пошла вслед за Чариной, что уже начала спускаться с холма. Трава здесь росла будто бы сразу пожухлая, всё цеплялась колючими метёлками за подол, обвивала щиколотки — и если бы не сапожки — изрезала бы уже ноги в кровь. Острые камни даже сквозь подошву кололи ступни так, что хотелось ойкать и прихрамывать на каждом шагу.
Скоро вышли они и к реке, что пряталась средь бескрайних сумрачных лесов, увитых плотными, словно самая настоящая кудель, туманами. Они стелились у самой земли, ползли следом и сходились со всех концов к двум путницам, пряча тропу. И шептались — можно было голову на отсечение дать, что Елица слышала их голоса. Но мавка точно, совсем как на болоте, знала, куда идти. Она, плавно ступая, шла вдоль русла темноводной реки, не слушая даже смутных вздохов и вскриков, что раздавались вдалеке, где-то в глубинах непроглядной чащобы.
Наконец Чарина остановилась на берегу у самой границы воды. На противоположном берегу так же, как было в Яви, стоял недвижимой громадой тот самый утёс, на котором и нашла Елица пропавшего княжича. Мавка посмотрела на него протяжно.
— Навечно я к этому месту привязана. К тому, где погибла. Всё потому, что не отпускает меня то, что осталось в Яви, — она повернулась к Елице, которая тихо стояла за её спиной, маясь от дурнотных ощущений, что только усиливались, чем дольше приходилось здесь находиться.
— И как же мне отыскать то, что тебя держит? — она сглотнула липкую слюну.
— А ты войди в воду и посмотри вглубь. Там и увидишь.
Не очень-то хотелось ступать в потустороннюю реку. Вода особой силой обладает, миры связывает, по ней как домой можно вернуться, так и уйти совсем в другую сторону. Туда, откуда не выбраться больше. Но уговор есть уговор. Елица, не страшась промокнуть, вошла в мутную воду почти по колено и склонила голову, силясь рассмотреть в дрожащих отражениях нужное.
И она увидела. Да только не то, что ожидала. Возник вдруг перед взором Радим, совсем юный, только вошедший в ту пору, когда обручаться можно, невесту себе выбирать. И гулял он на день Купалы, любовался девицами, что, словно русалки, танцевали на берегу. И принимал венок из рук одной, самой милой сердцу: были ещё тогда у неё живые карие глаза, и кожа сияла, обласканная тёплым летним солнцем, и на щеках горел румянец смущения, когда, отдавая свитые друг с другом травы, смотрела она на любимого.
Чарина.
Но не прошло и лета следующего, как приехал князь в Радогу и привёз с собой дочь на выданье. Отчего не нашёл ей жениха знатнее, так то, может, лишь Боги ведали. Да сам правитель. Чарина узнала тогда, что Радим с другой обручился и ждёт теперь свадьбы, влюблённый в невесту до беспамятства. В ту, что кровью ему предназначена, пращурами, которые в эти края давным-давно перебрались: другого не дано. Одного взгляда на неё хватило, чтобы он о Купальской своей зазнобе позабыл. И могла бы Чарина это снести, простить ему. Да вот только Елице не простила, что увела у неё жениха. А больше — что не уберегла его после. Страшное горе: весть о смерти Радима — толкнула её с утёса, который только укрепил свою недобрую славу — Утопленник.
