Акай отступает назад, будто врезавшись в невидимую стену. Его взгляд мечется от переодетого в женщину сына к… вполне себе обычному мальчику. Темненькому. Достаточно взрослому.
— Как это незачем? А знакомство с дедом? Забыл, что у нас по плану?
Мальчонка вздергивает кверху нос и, абсолютно бесстрашно глядя на Акая, заявляет:
— Я не хочу с ним знакомиться. Он злой. Не такой, как я себе его представлял. Пойдем, пап, я серьезно…
Моника кивает кудрявой головой. Обхватывает мальчонку за плечи. Её пальцы слегка дрожат. Я даже представить не могу, что она сейчас чувствует. На несколько секунд над поляной воцаряется тишина. Проходит секунда, другая… Моника демонстративно ждет какой-то реакции отца. Проходит секунда. Другая… Ее гордо распрямленные плечи обваливаются. Она отворачивается и подталкивает сынишку к машине. И в этот самый момент Акай говорит:
— Вернись! Ты не объяснил, зачем появился.
Конечно, это ни черта не «добро пожаловать», но для Акая и это огромный шаг.
Глава 12
Сана
Если бы я так сильно ни ненавидела Акая, мне бы стало его жаль… Невозможно ведь равнодушно смотреть на то, как он на мальчонку пялится! Сколько в этом взгляде плохо скрытой надежды. И жадности, и какой-то одержимости, что ли?
Выключаю конфорку. Делю лопаточкой омлет на несколько частей, выкладываю на тарелки и неспешно расставляю те перед сидящими за столом мужчинами.
Похоже, Акай и впрямь не помнит, чем закончился вчерашний вечер. А может, ему просто не до этого ввиду возвращения Янара.
— Красавица, а водочки? Водочки нет?
— Да господи боже, сейчас семь утра! — снова взвивается Акай, пугая сидящего от него по левую руку внука. Тот в страхе сжимается, но кроме меня никто не обращает на это внимания. Я успокаивающе касаюсь пальцами плеча мальчишки и пододвигаю к нему поближе корзинку с хлебом.
— Спасибо, — бормочет Петя и, окончательно смутившись, трогательно краснеет. Глажу его по волосам. А тот будто ощетинивается, не привыкший к таким касаниям. Темно-русые волосы мальчонки встают торчком, делая его похожим на маленького воинственного ежика. Он такой трогательный и смешной, что у меня внутри что-то мучительно екает.
— Ну, и что? Мне нужно смазать глотку. На трезвую я с тобой говорить не смогу, — рубит правду-матку Моника.
— Есть и водочка, — отхожу к кухонным шкафчикам, достаю початую бутылку, стопки и ставлю на стол. — Твоему деду тоже не мешало бы опохмелиться. Он сразу же подобреет.
Понимаю, что иду по тонкому льду, и что Акаю это не понравится, но это единственный шанс дать понять собравшимся, что он — тоже человек. Вопрос — на кой мне это надо? Моника задушенно смеется. Мальчишка хмурит брови и утыкается в свою тарелку, а Акай… Ну, да… Это понятно. Он еще явно не привык к гордому званию «дед», а потому выглядит несколько пришибленным. На самом деле очень пришибленным. Это даже забавно.
Над столом повисает тишина. Слышен лишь звон приборов. Я надеялась, что совместный прием пищи сбавит градус накала, но напряжение только растет. Особенно когда Моника, не слишком-то церемонясь, наливает себе рюмку и махом опрокидывает содержимое. Акай с силой стискивает столовый нож в пальцах. Я могу только представить, какая внутри него происходит борьба. Он терпит Монику исключительно из-за внука, о котором до этих пор ничего не знал. И кажется, что ради этого нахохлившегося мальчика он готов стерпеть вообще что угодно.
Перевожу взгляд на Петьку. Тот почти не притронулся к пище. Только желток расковырял и старательно размазал вилкой по тарелке.
— Положить тебе колбаску? Они домашние, из настоящего мяса. В городе ты таких не ел.
— Не хочу. Я не голодный.
— Тогда, может, ты хочешь посмотреть мультики? Или кино…
Акаю с сыном явно нужно поговорить. И что-то мне подсказывает, что Петьке лучше держаться от этих разговоров подальше. Он равнодушно пожимает плечами и косится на отца.
— Иди, Петь. Я скоро к тебе присоединюсь, — в голосе Моники все меньше женских ноток и все больше усталости. А его бледность проступает даже через плотный слой макияжа. Я отмечаю ее худобу, запавшие щеки, нездоровую дрожь в пальцах. Интересно, а Акай видит хоть что-то дальше своего носа?
Помогаю устроиться Петьке в гостиной и торопливо возвращаюсь в кухню. Наверное, отцу и сыну лучше поговорить без свидетелей, но я боюсь, что это плохо закончится. Пока эти двое играют в молчанку, я убираю со стола грязную посуду и завариваю чай.
В мойке стоят две чашки — моя и Исы. Нам нужно быть аккуратнее, если мы надумаем продолжать.
— Спасибо, красавица, — благодарит меня наша неожиданная гостья, когда я ставлю перед ней чашку.
— Не паясничай! — зло щурится Акай.
— А то что? — лезет на рожон Моника. Наверное, она ведет себя так по инерции, не думая. Потому как, буквально пару секунд спустя, сдувается. — Ладно. Проехали. Я здесь не для того, чтобы с тобой спорить. Или поминать старое.
Отмечаю, что, несмотря на женский образ, в котором находится, Янар говорит о себе, как о мужчине. И это тоже очень показательный момент.
— А зачем тогда? Неужто проснулась совесть, и ты, наконец, решил познакомить меня с внуком?
— Совесть здесь ни при чем, — Янар тянется к сумочке. Достает сигареты и под недовольным взглядом отца выбивает одну щелчком из пачки и подкуривает, не спросив разрешения. — Будь на то моя воля, ты бы вообще никогда о нем не узнал. — С силой затягивается.
— Тогда какого черта ты явился? — цедит Акай сквозь стиснутые зубы. — Забыл, как кричал, что скорее сдохнешь, чем сюда вернешься?
— Ага. Было дело, — глаза Янара выедает дым. Он щурится и снова с силой затягивается. — Я тогда думал, что смерть за мной никогда не придет, — улыбается. — А ты орал, что я сдохну в канаве… И знаешь что, бать? Ты был прав.
Акай настороженно замирает.
— О чем это ты?
— Так ведь о том самом. О смерти. У меня в запасе полгода — год. Достаточно времени, чтобы уладить дела. И позаботиться о Петьке, — в две яростные затяжки Янар докуривает сигарету. Тушит прямо в тарелке. — Я потом все вымою, красавица. Ты не серчай.
— Ничего, — шепчу я, откашлявшись.
— Богатств я никаких не скопил, как ты понимаешь. Сыну мне оставить нечего, но… Он ведь нормальный, бать. Как раз такой, каким я не стал. Петька хорошо учится, говорит на английском и ходит на айкидо. Им ты сможешь гордиться.
Выпалив все это на одном дыхании, Янар замолкает. Акай тоже молчит. И только кулаки на столе сжимает. Касаюсь его медвежьей спины ладонью.
— Я для себя ничего не прошу. Только для Пети. Обещай, что не бросишь его, и ты никогда меня больше не увидишь.
— Так, стоп. — Акай отмирает. — Давай подробнее. Ты что, болен? Так это — пустяки. Правда, девочка? — обращается он ко мне. — Найдем нормальных врачей и…
