— Какие люди! — приобнимает, опасно подставив шею, хлопает меня по спине. Как будто мы с ним, мать его, лучшие друзья. И вот ведь что интересно — у него настолько плотная, располагающая к себе аура, что им невозможно не проникаться. Еще секунду назад я готов был вцепиться Акаю в глотку, а сейчас, будто присмирев, жму в ответ его руку. Уж не этим ли он покорил в свое время Сану? Ведь как-то же начались их отношения… Что-то заставило её быть с ним, до того, как ей это все опротивело? Я почему-то никогда у нее об этом не спрашивал. А она не рассказывала.
Размышляя над этим вопросом, пропускаю мимо ушей большую часть Темекаевского трепа.
— … и баньку! Баньку. После такой работы святое дело — отдохнуть.
Моргаю.
— На отдых нет времени. У нас на завтра боевые стрельбы назначены.
— Правда? Эко я вовремя подоспел! Разрешишь поучаствовать?
Равнодушно пожимаю плечами. Это, конечно, против правил, но если Акаю так хочется, мне будет интересно посмотреть на потенциального противника в действии. Надо понимать, чего от него ждать. В том числе в обращении с оружием.
— Мы начинаем в пять у старой заставы.
Перекинувшись еще несколькими фразами, сворачиваем беседы и продолжаем свой путь. Даже крепкие мужики окончательно вымотались за столько дней, да я и сам устал, хоть намного более вынослив.
За время отсутствия мой домишко приходит в полное запустение. Час я трачу на то, чтобы прибраться. После жарю себе яичницу и за нехитрым обедом просматриваю присланные Родионом варианты. Рабочим нахожу один. Большой реабилитационный центр на окраине Праги. Чехия — удобная страна в плане локации. И культурно близкая нам по духу. На то, чтобы утрясти формальности, может уйти от месяца до двух, и за это время мне главное — убедить Сану уехать. Пока, правда, без меня. Зато с сыном. У меня же здесь задание, которое я не могу бросить. Да и исчезнуть вот так, вместе, значит, натолкнуть Акая на подозрения. Нам это не нужно.
Звоню Родиону, чтобы поблагодарить Шестого. Тот, как я и думал, отмахивается от моих благодарностей и вместо этого замечает другое:
— Кстати, я тут под шумок решил и твою девочку проверить.
Вздрагиваю. Со словом «девочка» у нас проблемы. Акай будто измазал его в грязи частым употреблением. Но мне нравится, как звучит «твоя»… Так нравится, что на время я даже упускаю из виду смысл всех других слов.
— Я тебя не просил, — бросаю, наконец, их осмыслив.
— Зря. Там есть над чем подумать. Например, кому и зачем понадобилось подчищать о ней информацию.
— Кому — ясно, — отрезаю я, имея в виду, конечно, Акая.
— А зачем?
Хороший вопрос. На который у меня нет ответа.
— Понятия не имею.
— Хочешь, выясню?
Какой оригинальный вопрос! Особенно учитывая то, что на все остальное Шестому мое разрешение не требовалось. Впрочем, почему бы и нет. Если предположить, что Сану возле Акая держит не только сын, это может перечеркнуть все мои планы. Или здорово их скорректировать. А то, что я действую у нее за спиной — херня. Я и не на такое пойду, если понадобится. В этом смысле меня гораздо больше сдерживает то, что я тупо боюсь узнать правду. Конечно, не в смысле боюсь-боюсь, а в том плане, что за неё страшно. Я ведь понятия не имею, что ей довелось пережить, пока меня не было рядом. И это какой-то новый, совершенно мне незнакомый страх, иррациональный, но неизбежный. Когда-то в руки мне попалась газета со статьей, в которой рассказывалось о человеке, вынужденном носить свое механическое сердце в рюкзаке на груди. Уверен, теперь я знаю, как он себя чувствует. За исключением того, что мое находится вообще в чужих руках.
— А это возможно?
— Кое-какие зацепки имеются. Думаю, попробовать стоит.
— Тогда дерзай.
Я сворачиваю беседу и укладываюсь в кровать. Теперь можно себе позволить и отдохнуть.
День, на который мы назначили стрельбы, необычайно ясный. И пусть неприменение оружия — важный показатель профессионализма работников оперативной группы, уметь обращаться с ним они все же обязаны. Мы оттачиваем стандарты, когда мое внимание привлекает знакомый отблеск. Когда столько лет работаешь снайпером в составе разведгруппы, вырабатывается безошибочное звериное чутье на опасность и потенциальную угрозу. Никто из готовящих нас инструкторов не может объяснить толком природу этого чувства, но, тем не менее, никто его не отрицает. Хорошо обученный снайпер вроде меня может на расстоянии обнаружить цель по колыханью травы или таким вот отблескам стекол оптических приборов. Настолько обострено его зрение и натренирована наблюдательность. И может, даже не видя этой самой цели, её снять. Но! Я ведь не знаю, кто ведет наблюдение. И с какой целью.
Мысли тонут в звуках выстрела. Мужики и не думают останавливаться.
— Эй, смотри, прямо в яблочко! Ну, надо же! — восхищенно цокают.
— Сворачиваемся. Отходим за тот валун… — тихо командую я.
Мужики молчат, ничего не понимая, и не торопятся выполнять команду. И только Акай решается возразить.
— Какого черта! Что случилось, начальник?
Кто-то может усомниться в том, что это возможно, но я буквально слышу шелест пули. В тот же миг, сорвавшись с места, я что есть сил отталкиваю Темекая в сторону. Не будь он таким боровом, пострадал бы меньше. Я поднимаю ствол и делаю несколько выстрелов вслепую. Мужики стоят, открыв рты.
— Ложитесь, идиоты! — ору я.
Защитного цвета куртка Акая пропитывается алым. Я разрываюсь между желанием погнаться за стрелком и необходимостью оставаться на месте. Защищая своих людей.
— Думаешь, это кто-то специально? — подползает ко мне Аким.
— Да.
— Убью, когда доберусь. Шакалы… — сипит Акай. Я ощупываю его рану, понимая, что его планам, возможно, и не суждено сбыться. Крови слишком много. Не буду врать — мелькает мысль, что, может, оно и к лучшему. А потом… Не знаю. Наверное, включаются вбитые в подкорку инстинкты защитника. И вместо того, чтобы дать Темекаю умереть, я делаю все, чтобы спасти старого хрена.
— Степаныч, Аким, нужно его дотащить до машины.
— Они… и вчетвером… меня не дотащат, — сбиваясь, сипит Темекай. Я слабо представляю, за счет чего он держится. И почему до сих пор не потерял сознание. Но такая сила воли не может не вызывать уважения. Уважения, мать его так! — Я сам.
— Черта с два! Ты не сможешь… — рычу я, затыкая рукой дыру в его животе, и… ошибаюсь. Поддерживаемый двумя мужиками, Акай все же кое-как, пошатываясь, встает на ноги.
— Твою в бога душу мать! — шиплю я и сам подныриваю ему под руку. — Аким, подгони машину как можно ближе! Быстрей, что ты встал?!
Акай все же теряет сознание. И на заднее сиденье мы заталкиваем его всем миром. Мои руки по локоть в крови. И это вовсе не фигуральное выражение.
