Голос ее дрожал, по щекам текли слезы.
– Не двигайся. – Она резко перевела пистолет на него.
Дашков был поражен, она играла потрясающе. Попытался улыбнуться, поднял глаза, опустил и снова поднял.
– Чему ты улыбаешься?.. Что веселит тебя в такой момент?
Он уже плакал, но лицо его было светло.
– Любовь… я не знал, что это такое. Но тебя я любил…
Последняя улыбка, последний взгляд на любимую… Попытка подняться ей навстречу…
Выстрел.
Он упал навзничь и затих.
Что это?! Как??
Пистолет действительно выстрелил, даже дым пошел.
Но этого же не может быть!!! о, боже…
Она отшвырнула от себя пистолет, бросилась к Андрею. Он лежал, не двигаясь.
– Даш! ты же… это же игра, да? ты просто шутишь, да?!
Нет ответа. Она подползла к нему, схватила за руку, упавшую на грудь – из-под нее вытекла красная струйка и стала расплываться по серой майке; пятно становилось все больше, все шире…
Фиби в каком-то смертельном ступоре смотрела на него. Потом жутко закричала, упала ему на грудь, стала тормошить, целовать его лоб, щеки, губы – бледные, как полотно, губы…
Он не дышал.
Ее слезы лились на него потоком, она уже рыдала в голос:
– Да-а-аш!.. не-е-ет!.. не надо!.. я не смогу жить!..
Вдруг она заметила торчащую из кармана его джинсов записку. Развернула. Буквы расплывались. С большим трудом она смогла сфокусировать взгляд и прочла: «Играть так играть. А здорово я тебя развел, скажи?!»
– Что?.. так ты жив?..
– А ты бы как хотела? – Андрей сел, поднял с пола свою пыльную кепку и стал отряхивать ее. – Только тебе, что ли, выигрывать? Я тоже, знаешь ли, не лаптем щи хлебаю… Фиби… Фиби, ты что… я же пошутил!.. прости, но я правда хотел пошутить!..
Фиби в ярости выхватила у него кепку и стала ею лупить его, куда попало:
– Ну что, получилось?? пошутил, да? пошутил?! я же чуть не умерла, я уже хотела застрелиться!.. А-а-а…
И она заплакала, как ребенок, всхлипывая и растирая по лицу слезы и все остальное.
Он обнял ее, прижал к себе, гладил по голове, по плечам, вытирал ей щеки своей "кровавой" майкой:
– Ну что ты, что ты, маленькая, это же просто клубника, ну помнишь, как у Ильи из «Чемпиона»?.. ну прости, ну я же не знал, что ты его так любишь…
Она вдруг отстранилась и взглянула на него с непониманием:
– Кого ЕГО?! Дурак ты, что ли, кого его?!? Тебя я люблю, тебя люблю… тебя…
Она вырвалась, поднялась и пошла к двери, все еще всхлипывая и приговаривая:
– …как дура… люблю, как дура, одного тебя…
– Фиби, постой…
Но она вышла из проклятого «дома», не обернувшись.
Глава 4. Зарождение любви
Это совершенно не то, что я ожидал. То есть, ожидал чего угодно, но только не такого. Ну, с ней-то, допустим, более-менее понятно, у нее все по плану, а тут что-то пошло не так, вот она и… Но я-то чего… мне-то что за дело – один день прошел, осталось два, уж как-нибудь… Стоп. Ну ты однозначно дурак. Ты ж трясешься весь! иди ищи сигареты-спички-водку.
Андрей вышел в коридор. Куда идти, непонятно. Пошел…куда-то. Вон дверь приоткрыта…
Ну ничёси! это ж точная копия его квартиры из «Пианиста», даже ящик с Бордо стоит…
Взял бутылку. Так и есть, 77-го. Год рождения главной героини. Да… здесь, похоже, муляжей не держат. Сел на «ее» полосатый диван, взял «свою» рюмку, подержал, посмотрел на свет. Налил вина, чокнулся с ее пустой рюмкой. Ожидал какого-то чуда, что ли, ну или хотя бы звука, или движения. Ничего не произошло.
Встал, зашел в «свою» комнату. Надо, наверное, переодеться, майка ж вся в клубнике и слезах. Достал из шкафа «свою» белую майку и рубашку – в мелкую полосочку и мятую, как полагается. Надел. Взял сигареты Арсена, положил в карман.
Пошел дальше по коридору, поднялся на второй этаж, в гостиную. Обошел все огромное пространство. При его появлении свет везде включался сам собой, это слегка раздражало, как будто за ним следили. Залез в бар, плеснул себе чего-то, выпил залпом, сел на высокий барный стул. Достал сигарету, закурил.
Ну, что, Андрей Дашков, дятел ты стопроцентный, что будешь делать? Поиздевался над девушкой, потешил свое артистическое эго, дальше что?.. А как притворился-то, минуты три не дышал, дайвер долбаный, проигрывать ему видите ли не захотелось! Тебе сколько лет, мальчик? двенадцать или тридцать пять?!
Встал, подошел к окну, затянулся, левую руку в карман. Уже, оказывается, темно… сколько вообще времени? Телефон где-то в гардеробной, наверное, остался, да и все равно в нем проку нет, она предупредила, что сигнал заблокирован. Сказала, как только захочешь позвонить, сразу включу… а он ни разу о нем и не вспомнил. И не только о нем.
Что происходит вообще? Давай соображай по-честному, секс-символ недоделанный, чего ты сюда приперся и чего ты вообще хочешь? От жизни своей, от себя, от этой аферы… от этой девушки чудесной… Да, она чудесная, правда, чудесная. Такая настоящая, не флиртует, а могла бы, право имеет – за 50 отцовских лимонов-то…
Ее зовут Фиби.
Ну, Фиби, дальше что? Она тебя, между прочим, не соблазняет и ни на что такое не претендует. Это ты тут сопли распустил, кровью истекал, ах пожалейте бедного, поплачьте над ним, поцелуйте его.
Да, она целовала меня, и мне это не было неприятно, это меня волновало, и даже сейчас…
Он потрогал свои губы.
Странный, все-таки, дом. Без людей любой уют бесполезен, не имеет смысла. Днем, когда тут была Фиби, этой пустоты не чувствовалось, она как-то все собой заполняла…
Фиби.
Ну, Фиби, еще сто раз повтори это «Фиби», что с того?
«Пусть будет то, что будет» – так, кажется, она сказала.
Она свободна, а я нет, в этом все дело, продолжал он свой внутренний монолог. Для меня свобода всегда идёт рядом с ответственностью. Ты не можешь дать слово, если не свободен. Не можешь позволить себе и себя любить, не имеешь права. Начинать ничего не можешь. Если ты хочешь, действительно хочешь и собираешься что-то с ней начать – бери ответственность за нее, этот нежный цветок в твоей власти, можно и растоптать ненароком. Потому что, видите ли, тебе так хочется…
Фиби.
…Почему так хочется повторять ее имя? Фи-би… Фи-би.
Он резко затушил сигарету и пошел искать какой-нибудь темный угол, чтоб не на фотоэлементах. Нашел что-то наподобие спальни и, не раздеваясь, свалился на огромный диван, закрыл глаза. И, уже засыпая, стал вспоминать, как мягкие, мокрые, соленые губы судорожно целовали его лицо… кто-то звал его… почему-то голосом Ольги:
