Российский анархист Максимов, потрясенный событиями в Испании 1936 г., писал о том, что «Правительство Кампаниса теперь допустило вооружение НКТ и анархической федерации и попало в положение русского Временного правительства 1917 г., даже в еще более бессильное положение. Военные комитеты (анархистов. – М.К.) – реальная сила, правительство – штампующий аппарат, в штампе которого не всегда нуждаются». Нужно добавить то, что в положение Временного правительства чуть было не попали и сами большевики, когда анархисты выбросили лозунг «За Советы – без большевиков!». Большевики испугались этого лозунга более, нежели армий Деникина.
В Испании произошло то, чего большевики умудрились в России не допустить. Далее цитата Максимова: «Вместе с генералами крошится капитализм и государство, то есть происходит то, чего “левые” республиканцы боялись больше, чем генералов».
Восстание анархистов было не только против монархии, но против исторической логики, которую навязали обществу демократы, – мол, произойдет постепенная социализация капитализма под влиянием демократических законов.
Преобразования, проведенные НКТ в Каталонии: взятие фабрик и заводов в управление трудовыми коллективами, установление рабочего самоуправления, коллективизация земли крестьянами и организация коммунальных советов (то есть подлинно народные Советы), воспринимались в сталинской России как диверсия. Комиссары, направленные в интербригады, боролись не только с франкистами; прежде всего с теми, кто разрушал имперскую идею большевизма.
Во гневе рыцари Креста велели черни: «Режь!» —
И слуг никто не удержал, ни Бог, ни веры страж (…)
Чернь не щадила никого, в детей вонзала нож (…)
Столь дикой бойни и резни в преданьях не найдешь,
Не ждали, думаю, того от христианских душ.
«Песнь об Альбигойском походе» (Крестовом походе внутри Европы, уничтожении ереси катаров) вполне передает ярость, с которой и христиане-монархисты, и атеисты-коммунисты, и фашисты – уничтожали коммуну. Человеку кажется, что союз любящих – достаточная сила для создания мира. Это утопия; империи такого не могут допустить. На эмблеме испанской анархо-синдикалистской организации НКТ (Национальная Конфедерация Труда) изображен Самсон, разрывающий пасть льву, но в реальности порвать пасть Льву (государству, Левиафану) трудновато. В системе ценностей анархистов – как и в системе убеждений катаров – отсутствовало то, что могло превратить их в боеспособную силу, желающую убивать ради достижения власти. Среди катаров запрещались клятвы, участие в войнах, смертная казнь. Когда смертельная опасность заставила сражаться – дрались храбро. Но где им до регулярных войск!
Так было и в Испании, когда именем Христа и короля, с одной стороны, и именем Маркса и Ленина, с другой стороны, – стали истреблять анархические коммуны. Песни о крестовом походе против анархистов не существует – помимо «Герники» Пикассо.
Этот холст – реквием народу Испании, решившему построить республику.
Как случилось, что образ анархиста не нашел адекватного воплощения в литературе, объяснить просто: воспеть анархию было некому. У большевиков свои поэты, у фашистов и монархистов – свои. Романтика фашизма, как и романтика большевизма, обладает притягательной силой: Юнгер, Лени Рифеншталь, Малевич, Шпеер, Родченко, Маяковский и Горький постарались. У анархистов певцов идеологии не было. Анархия не способна сформировать сословие творческой интеллигенции, поскольку не признает рынка как двигателя культуры, а интеллигент работает только за плату. Анархия не признает элиту – а творческая интеллигенция желает быть элитой общества. Программа анархической партии отрицает класс номенклатуры, а творческая интеллигенция тяготеет к номенклатуре, нуждается в поощрении богатых и властных. Платных протестных концертов, щедро финансируемых оппозиционных журнальных колонок в условиях анархии быть не может.
Стихийным анархо-коммунистом был ван Гог (см. проект арлезианской коммуны). Анархистом можно именовать Гогена (см. таитянские тетради Ноа-Ноа). Анархистом в определенной степени можно назвать Камю в «Чуме», да и в «Бунтующем человеке» («Община против государства, конкретное общество против общества абсолютистского, разумная свобода против рациональной тирании и, наконец, альтруистический индивидуализм против закабаления масс…»). Но это предположения и выводы, сделанные задним числом. Реальность была такова, что анархисты умирали молча и описать их убийство было некому.
Пикассо не был анархистом, как не был анархистом и Оруэлл. Джордж Оруэлл называл себя «тори-анархист», бессмысленным словосочетанием передал невозможность принять любую доктрину. Произведения Пикассо и Оруэлла не стали гимном анархии, но это реквием по анархии. Для Пикассо потребность в этом реквиеме тем сильнее, что все предыдущие годы художник принимал участие (пусть косвенно) в квазибунте элиты, в игрушечном эпатаже сюрреализма, в аморальном протесте против лицемерной морали. Когда случилась настоящая беда – он увидел реальное лицо сюрреализма; это неприятное зрелище. Именно это лицо сюрреализма и нарисовано в «Гернике».
Подобно Роберту Джордану, герою «По ком звонит колокол», Пикассо (и Оруэлл) был прежде всего антифашистом и антиимпериалистом, прочее – не столь важно. Оруэлл в короткое время понял, что верить на испанской войне нельзя никому: шла большая игра – а за свободу народа сражались единицы. Но ровно то же самое происходило в авангардных кружках и свободолюбивых объединениях: журналы «Минотавр», «Ацефал», «Каннибал», «Ла Вивр» (Вдохновение) – громокипящие издания, и все как одно «за свободу»: свободу от обязательств перед другим.
Оруэлл оказался в рядах троцкистского подразделения ПОУМ, покинул ПОУМ вовремя – до того, как советские агенты расправились с троцкистами. Лидера ПОУМ Андреу Нина агенты Москвы пытали (сдирали кожу), заставляя признаться в связях с Франко; затем застрелили. Кстати будь сказано, пытал Нина некий Александр Орлов, известный впоследствии разоблачительными книгами о сталинском режиме. Коммунисты при интербригадах получили полномочия карать и чистить ряды – и это в условиях войны, когда лишних бойцов не было. Именно коммунист Андре Марти писал донос на журналиста Кольцова, которого немедленно расстреляли. Республику (то есть разделение ветвей власти) уничтожили буквально – расстреливая лидеров движения. И сделал это отнюдь не Франко. Следующими, приговоренными коммунистами к расправе, были анархисты. Анархистов высмеивали: «Анархисты, истерически отчаянные в дни наступления и теряющие голову при первой же неудаче». Так писал об анархистах верный сталинскому режиму Илья Эренбург; писатель всегда был на стороне больших батальонов – а то, что успехи коммунистических военных затмили первые победы анархистов, очевидно. Джордж Оруэлл писал иначе: «Анархисты, в отличие от остальных революционеров, по-настоящему ненавидели привилегии и несправедливость… Коммунисты делают упор на централизм и оперативность, анархисты – на свободу и равенство».
Потеряли голову или нет, судить трудно. И как не потерять голову, если фашисты стреляли в грудь, а коммунисты в спину.
