Европа после Второй мировой войны пожелала положить в основу закона – мораль; для этого следовало отказаться от балласта идеологий; однако именно идеология составляет политическую историю государств. Философия была призвана идеологию заменить; Александр Великий звал в учителя Аристотеля, такое бывало.
Франкфуртская школа не порывала с прошлым, но читала книги предшественников заново. Не быть рабом прошлого – не значит отвергнуть прошлое (традицию, культуру, историю). Мысль живет традицией, вне традиции нет мышления. Лозунги «Теперь!» (этот повелительный возглас «Jetzt!») или «Прославим сегодня и забудем вчера», которыми опьяняет себя политический авангардист, – самые опасные, считает франкфуртский философ. Мысль о свободе не свободна – это необходимый для занятий философией предикат; вне принуждения мышление не существует. Противоречие свободы и мышления неустранимо; мысль есть следствие череды самоограничений, одним из которых является приказ философского сознания – не останавливаться в рассуждении: мысль обязана быть бесконечной, неостановимой внешней выгодой. Остановленная философская мысль превращается в оружие диктатуры – в идеологию.
Противостояние философии и идеологии существует очень давно: спор между софистами и философами – давний спор. Софист – это тот, кто пускает философию на службу моменту; софист – это идеолог. Софист обучает ораторскому ремеслу, учит, как приспособить мудрость для управления.
Оппонентом Сократа всегда выступает софист (Горгий, Протагор или Гиппий), представляющий нам идеологическую версию мысли. Оппоненты Сократа уверены в правоте: для них познание – это инструмент, такой же, как молоток или колесо. Если получилось управлять, значит, истина достигнута. Классическими софистами были Сталин и Троцкий, манипулировавшие марксизмом; Черчилль и Кеннеди, манипулировавшие демократией. Сократ же в споре с софистами показывает логику философа – сомневается всегда, предела мысли нет, и прервать «ткачество» (немецкий философ Адорно определял философию как непрерывную пряжу духовного полотна, занятие философией называл «ткачеством») нельзя: эйдос постоянно вырабатывает новые смыслы. В тот момент, когда сомнений в истинности уже нет, философия превращается в свою тень, становится идеологией.
Такими рассуждениями занята послевоенная Европа – однако обществу, которое хочет стать государством, требуется идеология, а идеологии требуется искусство, которое данную идеологию воплощает. И эта простая рабочая истина прерывает любые дебаты.
Общество уверено, что у него имеется философия (так, советское общество полагало, что живет по заветам марксистской философии, а Гитлер руководствовался Ницше), но требуется государству именно идеология – а философия (не только империи, но даже и республике) не нужна, поскольку не нужно сомнение.
Остановить процесс философствования пытаются постоянно: солдат, убивший Архимеда в Сиракузах; афинский суд, приговоривший Сократа; Муссолини, согнавший Унамуно с кафедры; Ленин, выславший философов из России, – все они, собственно говоря, постулировали одно и то же: для управления нужна не философия, но идеология.
В трансформации философии в идеологию повинны прежде всего сами философы (см. дидактическую, императивную мысль Гегеля), и сможет ли бескорыстная, не заинтересованная в своем торжестве философия построить государство? Философии ведь не нужна победа; а без победительной идеологии – как строить? Франкфуртская школа попыталась это сделать; то был несомненно утопический проект.
3
Франкфуртская школа возникла в 1930-е гг., и возникла не как оппозиция фашизму (таковой еще не успел себя обозначить как тотальная сила), но капитализму в его индустриальной стадии. Появление фашизма философы предсказывали – в представлении Адорно и Хоркхаймера это не варварство, но закономерный итог развития капиталистической цивилизации. В европейской традиции утвердился взгляд на фашизм, как на реванш варварства, гибель цивилизации. Позитивисты (Рассел или Тойнби) считали именно так. Адорно не связывал с понятиями «прогресс» и «цивилизация» ничего принципиально позитивного; фашизм, в его представлении, есть следствие негуманного прогресса. В таком понимании мира фашизм, нацизм, колониализм или диктатура большевиков представали неотвратимым злом, которое можно победить, изменив приобретательскую цивилизацию. Это означало – ни много ни мало – пересмотреть категориальную базу цивилизации.
Философы франкфуртской школы отвергли метод диалектики, который через синтез ведет к соглашательству: примирит с несправедливостью. Но внутри гегельянской философии иного инструмента познания, помимо диалектики, нет. Деятельность франкфуртской школы с 1930-х по поздние 1960-е гг. (Адорно умер в 1969 г.) является реакцией на отсутствие понятийного инструментария в борьбе с социальным насилием. На их глазах «марксисты» стали идеологами насилия, а «гегельянцы» возглавили имперские войны; понятие «пролетариат» стало размытым; релятивизм демократов сделал господство «философии рынка» (неолиберализм) и технического прогресса неостановимым. Все это в совокупности означает простую вещь: философия перестала влиять на социум; общественные науки, сформированные философией Шеллинга, Гегеля и Маркса, превратились в идеологический инструмент. Надо вернуть философии – этику суждения, освободить философию от софизма идеологии.
Потребность в подобном рассуждении появилась после Первой мировой войны. Но лишь на послевоенном пустыре, во время денацификации Европы и разоблачения сталинизма, сумели публично выговорить здравый тезис.
Скверно одно: отрицать идеологию философия призвана, но Европа ждет идеологию.
Франкфуртская школа столь же условное определение, как и Парижская школа начала XX в., объединявшая несхожих художников: Модильяни, Шагала и Сутина. Теодор Адорно, Макс Хоркхаймер, Герберт Маркузе и Эрих Фромм не были объединены школьным приемом рассуждения, роднила суть работы. Философ франкфуртской школы критикует общество с позиций гуманизма и социализма; но это абстрактные социальные установки – конкретную идеологию оставили экономистам.
Противопоставляя свои рассуждения – конструкциям фашизма, национализма, этатизма и большевизма – с одной стороны, и, с другой стороны, противостоя позитивизму и экзистенциализму, франкфуртские философы считают, что формируют культурное сознания индивида; затем как следствие – возникнет социальная республика.
Теодор Адорно превратил анализ музыкальной гармонии в социальное рассуждение, он оппонирует Ницше, писавшему «Заратустру» в экстатическом упоении музыкой, но разница текстов огромна: афоризмы Ницше возбуждают толпы, книги Адорно не в силах удержать даже аудиторию.
Во второй половине XX в. роль «гуманистов ренессанса» (Фичино, Пико, Пальмиери, Бруни, Поджо) взяли на себя франкфуртские мыслители; можно сравнить их также с участниками посиделок в «Ротонде» (Модильяни, Пикассо, Сутин) – но, как известно, ни флорентийский круг, ни кружок Латинского квартала судьбу Европы не решал.
Европейский демократический республиканский строй, который возник после войны и еще существовал в 1970-е гг., пошатнулся в 1980-е гг. и рассыпался сегодня – воплощение рецептов франкфуртской школы; так ведь и синьория Медичи, что тщилась править по советам Академии Фичино, существовала не дольше. Гипотетической Республикой Платона управляют философы, но даже их метод правления не соответствует философскому диалогу Сократа. Идеология – или философия: выбор в 1950-е гг. звучал болезненно. Сегодня не звучит вообще.
