Рассуждения о том, насколько абстрактные идеи применимы в конкретных условиях, существует ли «суверенное Просвещение», можно ли заимствовать иноземную философию для укрепления Отечества, и составляли предмет дискуссий в салонах Испании и России. Выражаясь словами Пушкина: «Хотя лично я сердечно привязан к государю, я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя; как литератора – меня раздражают, как человек с предрассудками – я оскорблен, – но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, какой нам Бог ее дал». Испанские либералы (как и русские либералы примерно в то же время) смогли проверить на практике, насколько национальное романтическое чувство перевешивает тягу к прогрессу, когда войска Наполеона Бонапарта, вооруженные идеями Просвещения, вошли в их Отечество.
Гойя, чье медленное и позднее развитие словно призвано воплощать постепенно формирующуюся оппозицию Просвещению и одновременно рефлексию Просвещения, – идеальная фигура, чтобы проследить, как и что образуется из абстрактной посылки. Соблазнительно национальную обиду на Монтескье распространить на все французское Просвещение и приписать сходное чувство Гойе. И впрямь, даже если испанский мастер и любил свободу (он, несомненно, свободу любил), то увидеть лик свободы во Французской революции, принявшей облик империи Наполеона, он не пожелал. Наполеон ущемил в правах испанскую инквизицию, и, казалось бы, данное обстоятельство следует приветствовать; однако испанский народ восстал на чужестранцев и в своем гневе поддержал и монархию, и инквизицию, и сословное неравенство, и, главное, религию. Как говорит Лессинг в «Натане Мудром»: «Религия, как я успел заметить, Есть та же партия, и как бы ты Ни мнил себя вне партии стоящим, Ты, сам того не зная, ей Оплотом служишь».
Отстаивая свою конфессию, удерживая свою веру от влияний, идеолог одновременно обороняет суверенное понимание либеральных реформ. Либерализм выглядит иначе, если подверстан к национальному самосознанию. Либерализм, который становится нелиберален к собственному народу, дабы отстоять свой «суверенный либерализм» перед лицом иноземных учителей, – это типичная аберрация истории: что в отношении коммунизма, что в отношении демократии. Суверенный национальный либерализм (ср. национал-социализм или суверенная демократия) желает продемонстрировать, что конкретный национальный извод либерализма либеральнее того либерализма, который прежде являлся образцом.
Конституцией Испания обязана Наполеону: первая, Байоннская, конституция принята в 1808 г. под давлением французов. Следующая Конституция 1812 г. возникла под влиянием Конституции Французской революции 1791 г. и появилась в тот момент, когда король Фердинанд VII отозван Наполеоном в Байонну, а Жозеф Бонапарт покинул Мадрид ввиду гражданской войны. В целом, Кадисская конституция на тот момент – самая передовая в истории Европы, в ней впервые звучит понятие «народный суверенитет».
Франсиско Гойя, придворный художник Карлоса IV и Фердинанда VII, временно оказывается без заказов. Обычно Гойя завален работой: портреты желали иметь все, в образовавшемся вакууме заказов художник выполняет «Аллегорию Конституции 1812 года». Заказчиком, вероятно, выступает Регентство королевства, назначенное генеральными и чрезвычайными кортесами, принявшее на себя полномочия власти (Enriqueta Harris. The Burlington Magazine, 1983, утверждает, что следов заказчика не обнаружено). Гойя относится к работе рьяно, как прежде относился к портретам королей.
3
Картина «Аллегория Конституции» выполнена в классицистической манере, которую Гойя усвоил за время учебы в Италии и которую постепенно изживал. Гойя начинал как религиозный живописец; гладкое анонимное письмо, без присущих позднему периоду бешеных мазков; во многих придворных портретах мастера можно наблюдать такой профессиональный подход. В данном случае он выполнил в этой манере панегирик демократическим статутам.
На картине изображены три фигуры: нагая дева (Истина) пишет Конституцию; дева, облаченная в белоснежные одежды (Испания или Свобода) одной рукой поднимает скипетр, а другой Книгу законов, в то время как на заднем плане крылатый седовласый старец (Время) демонстрируют песочные часы. Художник дает понять зрителю, что пришел час свободы, и вот Истина написала для Испании необходимый закон. «Темницы рухнут – и свобода вас примет радостно у входа», выражаясь словами поэта.
В Бостонском институте искусства находится холст, который можно было бы рассматривать как предварительный этюд к картине «Конституция», если бы в 1799 г., когда Гойя писал его, он предполагал, что ему через двенадцать лет сделают правительственный заказ в связи с Конституцией. Небольшой холст «Истина, История и Время» выполнен в связи с «Капричос», напечатанными в ту пору. Вся группа (Старец-Время и две нагие дамы) соответствует образам «Капричос», небо за фигурами покрыто нетопырями и совами, непременными участниками кошмаров. Для того, чтобы нагая Истина превратилась в Конституцию, пришлось даму одеть, прочего художник не менял – просто перенес композицию на другой холст. То, что мистическая сцена использована для государственного заказа, – странно: хотя на картине, славящей Конституцию, нетопырей и нет, но ощущение фантасмагории сохранилось.
Поэт Мануэль Хосе Кинтана, издатель либерального политического еженедельника, здраво оценивал шансы законодательства и свои собственные:
«Мы хорошо знаем, какая участь ждет нас, если нас охватит суеверие и фанатизм или если на руинах порядка и закона снова воздвигнут трон неправого суда. Тогда авторы еженедельника, как пропагандисты и энтузиасты сегодняшнего порядка и этих законов, будут преследоваться и их накажут; обычная плата, которую получают те, кто безоговорочно защищает права народа». (Цит. по главе «Гойя, Конституция и либеральная пресса» Хосе Альвареса Лопара. Опубликовано в «Гойя и Конституция 1812 года» 1982 г., Delegacíon de cultura, Madrid). Мануэль Кинтана в прогнозе не ошибся, в 1814 г. его арестовали – и поэт провел в тюрьме шесть лет.
Повесть о вкладе Гойи в правовое сознание сограждан будет неполной, если не упомянуть картину, парную с «Конституцией 1812 года».
Ровно через два года Гойя снова пишет картину с теми же персонажами, слегка изменив их черты. Картина «Старухи и время» (1814, Лилльский музей) также изображает двух дам и точно того же старика-Время. Все тот же седовласый старик размещен на заднем плане, только вместо песочных часов он держит метлу, замахнувшись ей, как дворник, которому надо вымести сор. Дамы на первом плане все те же – только они странным образом состарились, точно околдованные. Невеста в подвенечном платье (это та же самая Испания-Свобода, что была в белоснежном наряде на первой картине) сморщилась и сгорбилась, это уродливая молодящаяся старуха, образ, часто используемый Гойей. Рядом с отвратительной невестой сидит дуэнья в черной мантилье – ветхая, беззубая и карикатурная. Дуэнья в руках держит книгу, заглавие которой зритель может прочесть: «Куда я попал?». Картина «Старухи и время» является, безусловно, парной к «Аллегории Конституции 1812 года», и написана эта вещь в 1814 г., то есть тогда, когда Конституцию уже отменили. 4 мая 1814 г., шесть недель спустя после возвращения в страну, Фердинанд VII Конституцию аннулирует «как порождение французской революции, анархии и террора», а 10 мая лидеры либералов арестованы.
