Филиппина, убитая горем, уже не сознавала, чтό говорит, и лучше было не возражать, чтобы не распалять ее ярость. Виржил медленно отворил дверь, а она кричала ему вслед:
– И не вздумай возвращаться сюда! Я не спущусь ужинать, а тебе придется ночевать в гостевой комнате!
На площадке, разделявшей два крыла шале, Виржил наткнулся на Люка и Клеманс. Они стояли рядом, неподвижно, с испуганными лицами. И было отчего: до них донеслись последние слова Филиппины.
– Да… не очень-то мирно все прошло, – пристыженно пробормотал Виржил.
– Мы поднялись на всякий случай – если будет совсем плохо, очень уж вы шумели, – объяснил Люк, пристально глядя на друга.
– Пойду взгляну, как там девочки, – пролепетала Клеманс и торопливо ушла, оставив мужчин наедине. Люк помолчал, подыскивая слова, потом спросил с неуверенной улыбкой:
– А почему она говорила о Клеманс и почему я должен держать ее от тебя подальше?
– Филиппина пришла в ярость. Она очень плохо приняла то, что я сказал, вот и наговорила бог знает что…
– И все-таки?
– Ну… ее безумно раздражает, что я балую девочек и восхищаюсь твоей женой.
– Ах, вот что…
– Мы давно уже спорим на одну и ту же тему – модель семьи, которую она не хочет заводить. Теперь она собралась провести несколько дней в Париже.
– А потом?
– Ну, ей кажется, что… По правде говоря, я предпочел бы, чтобы она не возвращалась, хотя, конечно, не могу ей приказывать. Она несчастна, и это меня угнетает.
– Ты же знал, что это будет нелегко.
– Нелегко и болезненно. К сожалению, в мире нет способов расставаться мирно.
– А Филиппина не была к этому готова?
– Во всяком случае, она не предвидела полного разрыва, и потому категорически отвергает его. Пусть сначала немного успокоится, а потом я позвоню и попытаюсь ей внушить, что лучше оставаться в Париже. Новой радостной встречи все равно не получится. А тогда зачем продлевать эти мучительные обсуждения?
Люк задумчиво покачал головой.
– Ну, надеюсь, ты об этом не пожалеешь.
– Нет, я все уже решил.
– Неужели из-за…
Он удержался и не произнес имя Хлои, боясь, что их подслушивает Филиппина.
– Ну, что ж, ты уже большой мальчик, и это твое дело, а не мое. Хочу только спросить еще раз: у меня действительно нет причин опасаться тебя?
– Слушай, Люк, ты уже второй раз задаешь мне этот вопрос – может, хватит?! – взорвался Виржил. – Опасаться меня? Ей-богу, похоже, что бредовые выдумки Филиппины помутили тебе разум! Ты послушай сам себя: что ты мелешь? Уж не вздумал ли ты ревновать – ко мне?! Нет, тут впору с ума сойти!
Люк умиротворяющим жестом поднял руки, но Виржил, смертельно оскорбленный его словами, уже не мог остановиться:
– Ты наплевал на нашу дружбу, заподозрил меня в том, что я способен на такую мерзость! Не знаю, как это расценить, но я оскорблен, глубоко оскорблен!
Люк в отчаянии запротестовал:
– Да уймись ты, это же глупо! Хотя нет, это я глуп. То, что стряслось за эти последние недели, так замутило нам мозги, что все перепуталось. Появление Этьена, драматические события, малоприятная перспектива расставания с шале, твой разрыв с Филиппиной… Наверное, для меня чересчур много перемен сразу… – Он попытался изобразить легкую, понимающую улыбку, и спросил, указав на щеку Виржила:
– Это она тебе влепила?
И внезапно начал смеяться, да так заразительно, что Виржил тоже невольно расхохотался. Через несколько мгновений дверь комнаты с грохотом распахнулась, и на площадку вихрем вылетела Филиппина.
– Что это вас так развеселило? Вы надо мной потешаетесь?
– Конечно нет, – ответил Люк, тотчас став серьезным.
– Ах, нет? Тогда что же? Дикарские повадки этого психа Этьена, который обрек меня на операцию? Или переживания Виржила, который спит и видит, как будет нянчить младенцев? Или буран, который и не думает прекращаться и погребет нас всех под снегом? Если бы вы знали, как мне не терпится уехать и больше никогда не видеть вас, всех вас!
Филиппина разрыдалась и, кинувшись обратно в комнату, заперла дверь.
– Это я виноват, – со вздохом сказал Люк. – Не надо мне было смеяться.
– И мне тоже.
– Но я и не думал насмехаться над ней! Просто мне показалась смешной эта отметина у тебя на щеке, и…
Его прервал громкий сухой треск, донесшийся со двора. Испуганно переглянувшись, они сбежали вниз по лестнице, на первый этаж.
Кристоф, который стоял у окна и вглядывался из-под руки во двор, объявил:
– Это рухнул толстенный еловый сук. Похоже, ветер решил все смести с лица земли, включая и шале!
– Не бойся, оно построено на века, – успокоил его Люк.
Он подошел к отцу, чтобы в свой черед осмотреть двор. Под бешеными порывами ветра снег закручивался вихрями, собирался в высокие сугробы у фасада.
– Завтра придется все разгребать!
– А соль у вас еще осталась? – с тревогой спросил Кристоф.
– И соль, и песок; в подвале всего полно. Тут у нас зима на зиму не приходится, так что мы, на всякий случай, запасаем все необходимое с излишком.
– Ну вот переедешь в городскую квартиру, и не будет у тебя больше таких забот!
Люк раздраженно дернул плечом. Он знал, что отец не одобряет его решение перебраться в город, хотя другого выхода у них не было. В дневное время, пока он занимался делами в своем автосалоне, ему еще удавалось отвлечься от этой проблемы, но с наступлением темноты он снова и снова думал о ней.
– Ладно, – пробормотал он, – буря бурей, а выйти нам все же придется…
И он указал на дровяной ящик, – тот уже почти опустел. Они затопили камин, как только вернулись с трассы, и огонь горел уже несколько часов.
– Люблю предусмотрительных людей! – с усмешкой сказал Кристоф.
Казалось, он всегда пребывал в добром расположении духа. А если огорчался или приходил в ярость, то ненадолго – и пять минут спустя уже находил повод для смеха. В те времена, когда Кристоф еще работал маляром на стройках, ему были нипочем любые трудности, он никогда ни на что не жаловался, только весело насвистывал, а вернувшись домой, часто приносил с собой какую-нибудь забавную историю.
– Ну что, лекарь, займемся делом? – спросил он.
Старик, несомненно, заметил мрачное лицо Виржила и решил отвлечь его от грустных мыслей. Оба тепло оделись, не забыв о перчатках, шапках и шарфах, чтобы противостоять снежным вихрям, поднятым ветром. Дровяной сарай находился на задах шале, под широким навесом, но в этой белой круговерти они с трудом до него добрались.
