– А ты что сделал бы на моем месте?
Люк задал этот вопрос почти агрессивно, но Виржил постарался ответить как можно спокойнее:
– Подождал бы. Если Клеманс не ошиблась, Этьен должен уехать. Он, конечно, мерзавец, ревнивый и жестокий мерзавец… но не сумасшедший.
Друзья вышли из машины и поменялись местами.
– Так что – значит, ничего не делаем? – настойчиво спросил Люк, пока Виржил набирал скорость.
– Ничего.
– А как быть с шале?
– Никак. С ним тоже нужно подождать. Когда все нормализуется, подумаем об этом, все втроем. Выясним, кто хочет остаться, кто – уехать и куда именно. Это, может быть, позволит нам пересмотреть свои приоритеты. С начала зимы все карты в нашей колоде смешались, и теперь каждый наконец увидит, какие у него козыри.
Они надолго замолчали, и, только свернув на дорогу, ведущую к шале, Люк спросил:
– А в твоей колоде, случайно, не затерялась дама треф – такая маленькая брюнетка?
– Очень надеюсь, что она отыщется где-нибудь за червовым тузом!
Ему казалось, что теперь Люк слегка повеселел и стал выглядеть более беззаботным, но надолго ли? Надежный, как скала, при всех жизненных обстоятельствах, он тем не менее становился уязвимым, как только дело касалось Клеманс. Ему было невыносимо сознавать, что над ней нависла какая-то угроза, а он не может ее защитить.
Перед тем, как войти в шале, Виржил несколько минут постоял во дворе, разглядывая фасад. Балюстрады галереи, оконные ставни и желоба крыши стойко выдержали суровую зиму. Каждый год они с Люком покрывали их смесью льняного масла со скипидаром, посвящая этому один-два уикенда. При этом между ними неизменно возникали перепалки, которые всегда заканчивались дружным хохотом. Они оба ревностно заботились о состоянии шале и переняли от Кристофа немало секретов его мастерства. Он научил Виржила работать в перчатках, чтобы сберечь руки, понимая, что хирург не должен орудовать такими грубыми инструментами, как отбойный молоток или механическая ножовка.
Филиппина не участвовала в отделочных и малярных работах по поддержанию дома, которыми занимались в первое время все остальные его обитатели. Она сразу заявила, что у нее нет к этому никаких способностей, хотя на самом деле попросту презирала это низменное занятие. Зато Виржил находил в нем возможность разрядки и чувство товарищества, в которых так нуждался.
Филиппина… Он корил себя за то, что почти не думал о своей бывшей подруге со времени ее отъезда, утешая себя надеждой, что с ней все в порядке. Может, стоило бы послать ей нежное письмо, заверить, что он был и останется ее другом и она может на него положиться? Но ведь это будут всего лишь красивые слова. А главное, еще слишком рано вступать с ней в переписку.
Вот когда она немного успокоится, он напишет, что помнит ее, что она всегда будет жить в уголке его сердца и напоминать о прекрасном времени их совместной жизни. Но хотя Виржил запрещал себе надеяться на встречу с Хлоей, он все-таки думал только о ней. О том послании, которая она оставила на его автоответчике. Она говорила о покупателе, желавшем приобрести именно шале, и хотела обсудить с ним этот вопрос. Что это было – обыкновенный деловой звонок? Видимо, да: ее голос звучал холодно, официально. Виржил решил не выказывать спешки и перезвонил только на следующий день, но безрезультатно. А сегодня было воскресенье и он постеснялся ее беспокоить – может, она хочет отдохнуть от дел.
И все-таки он непрерывно нащупывал свой телефон в кармане халата. Ему пришло в голову, что можно послать эсэмэску. Агентство работало по субботам, – значит, в понедельник оно закрыто, а перспектива ждать до вторника казалась ему невыносимой. Помучившись еще немного, он все-таки послал эсэмэску с предложением встретиться во вторник или в среду, за обедом или просто так, добавив, что это его единственное свободное время. Разве что она предпочтет ужин, и в этом случае, он, Виржил, в полном ее распоряжении.
В тот момент, когда он решился наконец войти в дом, на экране его мобильника появился лаконичный ответ: «Среда, 13 час., где хотите. С уважением». Довольно сухо, но все-таки маленькая победа.
Этьен осмотрел комнату, желая убедиться, что он ничего не забыл. Его багаж был невелик, он умел путешествовать налегке. Раз за разом он мысленно перебирал подробности встречи с Клеманс. С той Клеманс, которая уже не была его Клеманс и у которой теперь на языке одни только дети да муж. Но, черт побери, ведь это он был ее мужем! Первым, а на самом деле единственным, если церковный брак что-то значит для тех, кто верит во все эти религиозные штуки. Он до сих пор поражался тому, что отпустил Клеманс. А ведь в какой-то момент ему безумно захотелось сорвать с нее одежду и силой овладеть ею прямо на сиденье машины. Так что же случилось, почему его вожделение вдруг ослабело и угасло? Неужели Клеманс задурила ему голову своими успокаивающими словами?! Да нет, не может быть, он хорошо знал ее, она не умела лгать. Когда они жили вместе, она предпочитала молчать и покоряться. Эх, прошли те времена! «Я стала другой женщиной». Да разве это возможно? Он-то не изменился, он по-прежнему влюблен в нее. Более того, она наговорила ему еще столько гадостей! «Я не была счастлива с тобой. Я боялась тебя. Я задыхалась. Для нас все кончено, я к тебе никогда не вернусь. Любви не прикажешь». Да неужели? Он ведь мог и приказать, и принудить, и подчинить ее себе, однако почему-то продолжал ее слушать. Потому что она призналась еще и в другом… Призналась, что не предавала его в то время, что ушла от него не из-за автомеханика. В этом она тоже не солгала ему. Так же, как не солгала, говоря о своих детях. «Без моих дочек я умру» – так она сказала. Что ж, возможно. И это делало нереальным ее возвращение к нему. Куда бы он ее ни увез, она будет пытаться сбежать, или объявит голодовку, или заболеет. Все, что он предпримет вопреки ее желанию, обернется против него самого. Добровольно она под его властью не останется, мужа и дочерей никогда не бросит.
Итак, он оказался в тупике; его приводило в ярость собственное бессилие и вместе с тем сознание, что Клеманс противостояла ему не по глупости, а с железной решимостью, без малейших колебаний. В каком-то смысле она стала неприступной. Он даже не был уверен, что напугал ее. Как смело она заявила, что не убежит, если он отпустит ее руку! Ее тонкое запястье, на котором под его пальцами трепетала жилка… Вот именно в этот миг он и сдался, поняв, что ему уже никогда больше не суждено найти свою Клеманс, ту, которую он помнил, которая долгие годы снилась ему по ночам и мерещилась днем. Той, прежней Клеманс уже нет, она умерла, – ее сменила другая женщина с совсем иным характером.
Значит, остается только одно – уехать. Горных районов в стране полно, хоть отбавляй. А здесь за ним неусыпно следят жандармы, он это чувствовал. Тогда, на автостоянке, глядя вслед Клеманс, направляющейся к своей машине, он инстинктивно понял, что она не станет доносить на него властям, зато сейчас же поспешит в объятия своего проклятого автомеханика.
Хватит, он больше не хочет об этом думать! Бесполезно кипеть, исходить яростью. Лучше уж наметить себе путь и оставить как можно большее расстояние между собой и этой женщиной, которая принадлежала ему только в прошлом. Этьен был неглуп, он прекрасно понимал, что крупно рискует, вернувшись сюда. И если он сделает еще один ложный шаг, жандармы уже не выпустят его из когтей, и кончится тем, что ему впаяют судимость. Будь ты проклята, Клеманс!
