Взяв со столика свечу, он вышел в коридор. Его башмаки стояли у входной двери. Он подхватил их и на цыпочках двинулся мимо гостиной и кабинета вглубь дома. В кухне стоял теплый хлебный дух. Под муслиновыми тряпицами угадывались очертания разнообразных блюд, которые Агнес, по всей видимости, наготовила для поминок. Фэйрфакс уселся на стул у задней двери и принялся натягивать башмаки.
За дверью царили непроницаемая темнота и полная тишина. У него, привыкшего к ежечасному колокольному звону и огням большого города, к ночным бдениям и топоту ног, к гомону моряков в доках, удиравших от обходящих город дозором шерифов, от этой пустоты чуть было не закружилась голова, как будто он вдруг очутился на краю вечности.
Земля же была безвидна и пуста, и тьма была над бездною
[2].
Пытаться найти уборную было гиблым делом. Фэйрфакс сделал несколько осторожных шагов, поставил подсвечник во влажную траву, задрал сутану, спустил подштанники и, расставив ноги, принялся орошать неведомо что. Журчание крепкой струи — ритмичное и недвусмысленное — наверняка было слышно на другом конце долины, не говоря уже о втором этаже дома: ему представилось, как Агнес и Роуз в ужасе съеживаются в своей комнате. И вновь он с огромным трудом удержался от смеха.
Фэйрфакс стряхнул последние капли, привел в порядок одежду, поднял с земли свечу и, пошатываясь, двинулся обратно к двери. Дерево было таким же старым, как и сам дом, но замок — это бросалось в глаза — выглядел новеньким, как и замок на парадной двери. Подобно многим горожанам, Фэйрфакс пребывал в романтической убежденности, что в деревне никто и никогда не запирает дверей. По всей видимости, здесь, в Эддикотт-Сент-Джордже, придерживались иных взглядов.
Он вернулся в кабинет, снял сутану, рухнул на диван и мгновенно уснул.
Что-то разбудило его. Он не мог понять, что именно. В комнате стояла такая темень, что глаза можно было не открывать — все равно никакой разницы. Ощущение, как будто он ослеп или оказался похоронен заживо. Если свеча догорела, значит прошло уже несколько часов, и тело, по обыкновению, разбудило его после первого сна.
Ему показалось, что он слышит мужской голос, бормочущий что-то неразборчивое. Он напряг слух. Последовала пауза, затем голос раздался снова. Фэйрфакс приподнялся на локте. Теперь к первому голосу присоединился второй. Двое мужчин о чем-то разговаривали на распевном местном диалекте со всеми этими «ежели» и «коли», негромко, неотчетливо, почти напевно — так гудят пчелы. Они стояли прямо у него под окном.
Он встал с дивана и некоторое время стоял, покачиваясь, пытаясь стряхнуть с себя остатки сна. Потом осторожно двинулся вперед и немедленно ударился коленом о край стола. Он чуть не выругался, но быстро захлопнул рот, потер ушибленное колено, затем вытянул руку и принялся ощупью продвигаться вдоль стены, пока не коснулся материи. Он погрузил в нее пальцы, точно слепой крот, нащупывая щель, раздвинул занавеси, провел ладонями по маленьким ромбикам холодного стекла, нащупал ручку, открыл окно и высунул голову.
Разговаривавшие уже ушли. В темноте, справа и чуть ниже окна, покачивались два фонаря. Судя по всему, окно выходило в переулок, тянувшийся вдоль стены дома в направлении церкви. За двумя фонарями виднелись другие, более тусклые огни: одни двигались, другие нет. Вдалеке залаяла собака. Потом прогремели колеса телеги.
Над головой у него заскрипели половицы. Он закрыл окно и все так же ощупью двинулся по комнате к двери. Распахнул он ее ровно в тот миг, когда на нижней ступеньке лестницы показалась Агнес. В руке она держала свечу. Волосы ее были намотаны на папильотки. Поверх ночной сорочки было накинуто уличное пальто — при виде священника она немедленно запахнула его поплотнее.
— Батюшки, отец Фэйрфакс, вы меня страх как напугали!
— Который час, миссис Бадд? Почему все разгуливают по улицам, будто так и надо?
Она слегка повернулась и поднесла свечу к циферблату стоячих часов:
— Два часа, сэр, как обычно.
— У нас в Эксетере между первым и вторым сном принято оставаться у себя в комнате. А здесь, я смотрю, все высыпали на улицу. Как же комендантский час? Они что, хотят, чтобы их выпороли?
— Комендантский час тут никто особо не соблюдает.
Она старательно избегала смотреть на него, и Фэйрфакс запоздало сообразил, что из одежды на нем — только подштанники и нательная рубаха. Он вернулся обратно в кабинет и произнес из-за двери:
— Прошу вас простить меня за нескромный вид. Эти полуночные блуждания… этот обычай для меня в новинку. Могу я попросить еще одну свечу? Или даже две, если возможно?
— Подождите тут, сэр, я сейчас принесу.
По-прежнему не глядя на него, экономка направилась в кухню. Он на ощупь отыскал в темноте свою сутану и, накинув ее, непослушными со сна пальцами застегнул пуговицы — кое-как, через одну.
— Вот ваши свечи, преподобный отец.
Она поставила их на пол перед дверью кабинета и поспешно удалилась.
Фэйрфакс забрал обе, закрыл дверь и поставил одну свечу на стол. Вместо того, чтобы, по обыкновению, провести перерыв между двумя снами в благочестивых размышлениях, он решил поработать над заупокойной речью. Что способно рассказать о человеке лучше, чем его библиотека? Он принялся внимательно изучать книжные полки.
У отца Лэйси была сотня, если не больше, книг, в том числе явно старинные. Особого внимания заслуживала поразительная подборка томов, вышедших из-под пера бесчисленных ученых, посвятивших свою жизнь изучению Апокалипсиса. Фэйрфакс принялся водить пальцем по корешкам: «Грехопадение»… «Всемирный потоп»… «Разрушение Содома и Гоморры»… «Гнев Господень и Вавилон»… «Десять казней Египетских»… «Саранча Аваддона»… «Озеро Огненное»…
Каким, должно быть, угрюмым человеком был покойный, подумалось ему. Ничего удивительного, что соседи-священники его сторонились.
Фэйрфакс наугад взял с полки фолиант, озаглавленный «Семь чаш гнева Божия. Толкование Откровения 16». Страницы сами раскрылись у него в руках на отчеркнутом отрывке:
«И он собрал их на место, называемое по-еврейски Армагеддон.
Седьмой Ангел вылил чашу свою на воздух: и из храма небесного от престола раздался громкий голос, говорящий: совершилось!
И произошли молнии, громы и голоса, и сделалось великое землетрясение, какого не бывало с тех пор, как люди на земле. Такое землетрясение! Так великое!
И город великий распался на три части, и города языческие пали»
[3].
Закрыв фолиант, он вернул его на полку. Подобная коллекция выглядела бы уместно в епископской библиотеке; наткнуться же на нее в доме простого священника в этой глуши было неожиданностью.
