54
Надежда Лаптева
«Пауки. Пауки. Пауки. Есть тьма, есть пауки, есть она».
Отрывок из дневника Софьи Грешневой
Надя попала прямо в пасть энтропии.
Вокруг них бушевал шторм, и она вцепилась в руку аколийки. Если она потеряет хладнокровную рациональность магии Париджахан, все будет кончено. Ее проглотят целиком. В руках Нади и двух транавийских магов была сосредоточена невероятная сила, но без Париджахан ничто не имело бы значения.
– Скажи мне, что тебе нужно, – сказала аколийка, прежде чем войти в шторм.
– Хаос Малахии повлиял на Чирнога точно так же, как голод Чирнога пропитал всю сущность Малахии, – сказала Надя. – Мне нужно унять этот хаос.
И Париджахан сделала все, что было в ее силах. Она дала Наде броню: пусть и хрупкую, но все же броню.
В этот момент Надя была такой, какая она есть. Без притворства и масок. Все, от чего она убегала, все, что от нее скрывали, все, что никогда по-настоящему не имело смысла, смешалось в одной девушке: по-настоящему чудовищной, по-настоящему божественной, но, в конце концов, абсолютно смертной.
Все это было разными частями одного целого.
«Чего ты пытаешь добиться? Ты уже помогла мне, уже освободила меня. Думаешь, можешь так быстро обернуться против меня? Способна ли ты на такое предательство?»
Надя чуть не рассмеялась. Вокруг нее бушевала буря, непроглядная тьма, вспышки света и проблески кошмара. Надя ощущала его голод. Боль. Жгучую потребность поглотить все, что стояло на пути Чирнога. Здесь не было никакой логики. Этого монстра нельзя было убить. Надя понимала, что уже не сможет уйти отсюда, и надеялась на невозможное.
«Разве ты так и не понял? Я – человек и очень хочу жить. Конечно, я тебя предам. Я предам их всех. Предам каждого бога, что когда-либо был добр ко мне, если это означает, что я смогу выжить».
«Какая же ты глупая».
Она не собиралась обмениваться банальностями с непостижимой тьмой. Кто мог знать, как далеко простиралась сущность Чирнога?
«Я уже поглотил так много городов, так много лесов. Весь мир падет передо мной».
Да. И они собирались остановить эту энтропию.
С каждой новой секундой умирали тысячи людей.
Малахия мог умереть. Серефин мог умереть.
Надя вспомнила ту девушку, которой она была когда-то. По колено в снегу, сжав рукояти ворьенов, она бежала от юноши, которого теперь называла своим другом, прямо навстречу к тому, кто покорил ее сердце. Она так искренне верила в волю своих богов. Она верила, что Церковь непогрешима и что клирики не совершают ошибок, потому что на их стороне божественное провидение.
Такая смертная и такая наивная.
Любица сказала ей держаться за свою смертность, и она прислушалась к этому совету. Было бы так легко поддаться песням и показать своей стране, что она была чем-то большим, а не просто набором случайных ошибок. Что она не просто так научилась любить транавийцев. Что они ничем не отличались от калязинцев и что эта война продолжалась слишком долго.
Но все это не интересовало Чирнога. Его заботило только поглощение. Разрушение мира. Уничтожение божественной реальности. Пожирание солнце. Убийство Алены. Конец всего живого. Такова была его цель.
Когда-то боги были смертными, но с тех пор они сильно изменились. Их нельзя было свернуть с намеченного пути. Богов нельзя было изменить.
Значит, измениться должна была сама Надя. Увидеть в своих врагах друзей и даже семью. Признать, что ее убеждения должны были меняться вместе с миром, таким, каким он был на самом деле. Принять убеждения юноши, который думал иначе, вместо того чтобы уничтожать все, чем он дорожил.
Это звучало идеалистично.
Но Надя была идеалисткой. Она была идеалисткой, которая надеялась, что однажды все может измениться. Она попробовала положить конец войне, возможно, без особого успеха, но она хотя бы попыталась. Она попробовала протянуть руку принцу, который сжег ее дом и уничтожил ее семью. Она попробовала влюбиться в юношу, который причинил так много зла, но хотел быть лучше.
Она не знала, получится ли у него. Но она надеялась.
И эта надежда удерживала ее на ногах, когда Чирног начал разбирать ее на части. Когда он принялся разрывать ее на куски. Когда он решил, что хочет ощутить ее горечь на своем языке.
Простая девушка, зашедшая так далеко. Не имело никакого значения, кто одарил ее силой. Эта сила принадлежала Наде, она хотела ее, и она ею воспользуется.
Надя крепко держалась за руку Париджахан и молилась каждому богу, которого знала, чтобы это сработало.
Она позволила себя поглотить.
55
Малахия Чехович
«Это смерть. Это всегда была смерть. Последняя часть, последний ключ, наша главная цель. Спасения нет. И никогда не было».
Отрывок из дневника Иннокентия Тамаркина
Когда связь между Малахией и Надей окончательно оборвалась, он нанес удар. С помощью всепоглощающей волны горя он направил весь хаос своей силы на то, чтобы заключить эту бурю в ловушку, которую он создал внутри своей книги заклинаний.
Но это было невозможно.
Даже с силой Серефина. Даже с успокаивающим присутствием Париджахан. Даже с последними обрывками непостижимой магии Нади. Это было невозможно.
Он чувствовал самодовольный восторг Чирнога. Они были недостаточно сильны. Если бы один из них отказался от своей смертности, они смогли бы заманить его в ловушку? Если бы один из них пожертвовал чем-то большим, этого было бы достаточно?
Он не знал. Он не знал. Он не знал.
Малахия прижал руку к потертой обложке своей книги заклинаний. Кровь стекала по его рукам, капала из глаз, лилась из носа. Он пытался направить магию, бушующую вокруг них.
Он… не справился.
Поэтому он воспользовался силой Чирнога. Малахия направил энтропию внутрь себя. Она его уничтожит. Она поглотит его изнутри. Но, может быть, этого будет достаточно.
Он смутно услышал, как кто-то выругался. Почувствовал, как чья-то рука накрыла его руку. Слишком поздно. Было уже слишком поздно. Они были недостаточно сильны. Они никогда не будут достаточно сильны. Они выбрали свою человечность; они думали, что выбирают жизнь.
Но на самом деле, они выбрали смерть.
56
Серефин Мелески
«Я перехожу на сторону врага. Они не могут держать меня здесь. Я всегда была их игрушкой, их пешкой, их оружием. Вецеслав не может удерживать меня там, где я не хочу оставаться. Боги далеко не так могущественны, как они утверждают. Выходит, транавийцы были правы».
