– Я единственная наследница своего рода, что не очень-то удобно, учитывая, что один ребенок должен отправиться на войну, а другой – ко двору. Родители предполагали, что я выберу двор, потому что какая шестнадцатилетняя девочка добровольно отправится на фронт? Но Серефина вынуждали идти на войну, а мои родители считали, что этого будет недостаточно, чтобы склонить меня к верной гибели, – Остия слегка улыбнулась. – Они думали, что уйти на фронт можно только вслед за возлюбленным, а я, очевидно, не была влюблена в принца.
Надя тихо фыркнула.
– Причина моего выбора была вовсе не в преданности. Родителей раздражали мои романтические предпочтения, потому что это закрывало определенные двери, важные для транавийской аристократии. Мне хотелось жить своей жизнью, и война стала единственным вариантом. Я надеялась, что она продлится не больше пары лет.
Надя нахмурилась. Она не понимала, зачем Остия изливает перед ней душу.
– Я не хочу, чтобы кому-то пришлось делать такой же выбор. Остаться дома и притворяться кем-то другим ради сохранения фамильной чести или отправиться на войну и, скорее всего, умереть ужасной смертью, потому что твои полковые товарищи не осудят тебя за любовь к девушкам.
– Это имело бы значение, не будь ты славкой? – спросила Надя.
– Нет. Это идеалы старого двора. Наследие, дети и все такое.
Надя задумчиво хмыкнула. Дверь в святилище открылась, и к алтарю подошел молодой человек, даже не подавший виду, что он их заметил.
– Я не хочу бросать этот мир на произвол судьбы, – сказала Остия, игнорируя присутствие незнакомца. – Но мы неизбежно движемся к новой войне.
– Из-за меня.
Остия не стала возражать. В словах транавийки было зерно истины, впрочем, как и в словах Рашида. Надя не должна была решать проблемы всего мира, но она должна была попытаться исправить свои собственные ошибки.
– Мы можем на секунду забыть о конце света и старых богах? Лучше вернемся к разговору о твоем детстве. Просто это более приятная тема.
Молодой человек слегка напрягся, но так и не повернулся. Скоро весь город будет шептаться о старых богах.
Остия рассмеялась:
– Ни за что. На войне было ужасно, а при дворе – еще хуже. Ну, не считая Равалык. Какая отличная идея: пригласить в Гражик всех самых красивых и талантливых девушек.
– Я была слишком напугана, чтобы оценить его по достоинству.
– Дай угадаю, твой вкус на девушек так же ужасен, как и на парней?
Надя сморщила нос:
– Даже не сомневайся.
Дверь в церковь с грохотом распахнулась, и молодой человек чуть не выбежал из святилища, когда на пороге появилась Катя.
– Виктор! – голос явно принадлежал человеку, который собирается получить максимум удовольствия от чужого испуга и неловкости. – Я и не знала, что ты покинул Комязалов!
– Понимаю, – тихо сказала Остия, наблюдая за Катей, – у меня тоже ужасный вкус.
– Это… плохо, – заключила Остия.
И это было огромное преуменьшение.
– О, правда? А то я еще сомневалась. Хорошо, что ты подсказала, – иронично заметила Катя.
Надя закатила глаза.
Царевна вывела их на кладбище. Часть могил выглядела вполне ухоженно, а вот остальные пребывали в печальном состоянии. Как будто кто-то второпях выкопал тела умерших или они сами выбрались на поверхность.
Надя провела пальцем по могильной плите. Она почернела от плесени. Девушка оглянулась через плечо, туда, где вдалеке виднелись болота, и Катя проследила за ее взглядом.
– Священник говорит, что оно подбирается все ближе, – сказала царевна.
– Все болото? – Надя не смогла скрыть скептицизма в своем голосе. Катя молча кивнула. – И как, скажи на милость, это происходит?
– Не строй из себя дурочку, милая, тебе это не идет, – рассеянно ответила Катя.
Надя вздохнула.
– В конце концов, это ты заставила того Стервятника сломать стену, которая стояла с древнейших времен.
Последнее, что Наде хотелось услышать, – это очередное напоминание об ее ошибках. Она сжала кулаки. Перехватив ее взгляд, Остия слегка покачала головой.
– Даже если бы Надя ни о чем его не просила, он все равно сделал бы это, несмотря ни на что, – отметила транавийка.
– И все же, – сказала Катя, нахмурив брови.
– И все же, – согласилась Остия, – сделанного не вернуть. Итак, у кого-нибудь есть предположения, куда делись тела?
– И где священник? – спросила Надя.
Она подошла ближе, чтобы осмотреть одну из пустых могил. Ее первая догадка оказалась неверной. Кто-то явно продирался из-под земли.
Сначала Серефин возвращается из мертвых, а теперь это? Что случится со смертью, если богини, которая ей управляла, больше нет? Судя по всему, мертвецы не хотели оставаться в своих могилах.
Задумавшись, Надя чуть не проглядела, как царевна неловко переминается с ноги на ногу, и внимательно посмотрела на Катю, которая явно избегала ее взгляда.
– Где священник? – повторила она.
– Он не захотел с тобой разговаривать, – ответила Катя.
Надя растерянно заморгала:
– Что?
– Говорят, что с тех пор, как ты появилась в городе, иконы начали плакать. – В кулаке царевна сжимала несколько скомканных бумажек.
По Надиной спине пробежал холодок. Она и не заметила, что в церкви что-то было неладно.
Старательно отводя взгляд, Катя присела на корточки, чтобы осмотреть другую могилу.
– Я собирала отчеты в каждом городе и деревне, через которые мы проезжали. Все они говорят об одном и том же. Иконы плачут, и не всегда обычными слезами. В Гажденвии статуи, посвященные Вецеславу, Божидарке, Миесте и Алене, плакали кровью, что довольно необычно. А статуя Маржени начала разрушаться.
К Надиному горлу подступила тошнота.
– Есть еще кое-что, – сказала Катя, откидываясь на пятки и глядя на Надю снизу вверх.
– Расскажи мне.
– Древний тополь, который веками защищал город Чезечни, загорелся. В холмах Вольтек нашли тела целого монашеского ордена, и никто не может объяснить, как они умерли. Фермеры, которые разводят скот возле озер Йевештри, сообщили, что все их стада утонули.
Каждый отчет ударом обрушивался на Надю.
– И зима, – прошептала она.
– И зима, – согласилась Катя. – Но единственное происшествие, которое можно напрямую связать с тобой, – это плачущие иконы, – она перевела взгляд на Надину руку, спрятанную под перчаткой. Это была очень дорогая кожаная перчатка, но царевна все равно за нее заплатила. – Я думала, что ты клирик. Теперь я начинаю сомневаться.
