Взгляд Малахии упал на бедро Кацпера.
– Я могу взглянуть на твою книгу заклинаний?
Серефин пристально посмотрел на Кацпера. Ему не стоило так открыто носить атрибут магии крови, учитывая, что их схватили калязинцы. Это было слишком опасно.
Кацпер прикусил нижнюю губу, но он отстегнул ремень и неуверенно протянул свою книгу.
Лицо Малахии смягчилось.
– Я бы не стал просить, если бы это не было важно.
Кацпер отдал книгу, и Малахия раскрыл ее с такой нежностью, какую Серефин редко замечал в его поведении. Пролистав несколько страниц, он нахмурился, и татуировки на его лбу исказились от собравшихся морщинок.
– Ты можешь их прочесть? – с надеждой спросил Кацпер.
Малахия остановился на одной из страниц и крепко зажмурился, покачиваясь на месте, словно у него началось головокружение.
– Не совсем. Я не знаю, что сделала Надя. Не знаю, как это исправить.
– Это сделала Надя? – переспросил Кацпер, и Малахия вздрогнул при звуке ее имени.
– Да, – тихо ответил он, а затем прочистил горло. – Но если бы магию крови действительно искоренили, меня бы здесь не было. Она лежит в основе моего существования. Стервятники сотворены с помощью магии крови, и я все еще могу ее чувствовать, хоть и очень слабо. Когда Черный Стервятник умирает, связь обрывается, но вряд ли я был мертв достаточно долго, чтобы это произошло. Если они попытаются назначить нового Черного Стервятника, то потерпят неудачу. Они принадлежат мне.
– Значит, ты можешь заставить их отступить.
Малахия медленно кивнул.
Их больше не сковывали цепи, но они все еще оставались пленниками. Малахия протянул Кацперу его книгу заклинаний и опустился на пол. Он свернулся калачиком – такой юный и хрупкий, – а затем натянул одеяло на голову и, похоже, попытался заснуть.
– Они заставят его сделать это снова, – нахмурившись, сказал Серефин.
– С какой целью? – спросил Кацпер.
Серефин этого не знал. Чего хотел Чирног? Разрушения? Чего-то более масштабного, неподвластного человеческому пониманию? Серефин вспомнил храм, в который его привел Велес, вспомнил протянутые к нему руки; это чувство отвратительной неизбежности.
– Все это безнадежно, – вздохнул Серефин. – Чирног с самого начала собирался заполучить душу Малахии. Никто не мог этому помешать.
– У меня ее нет, – пробормотал Малахия.
– Что? – спросил у него Кацпер.
Серефин встревоженно наклонил голову, вытянул ногу и пнул Малахию носком ботинка.
– Что ты только что сказал?
Малахия тихо застонал.
– Я хочу спать.
– Повтори то, что ты сказал.
Он приоткрыл один глаз:
– Я отдал Пелагее осколки своей души. Не знаю, что она с ними сделала.
– Зачем ты это сделал?! – воскликнул Серефин.
Малахия медленно сел, обреченно опустив плечи. Ужасный Черный Стервятник исчез, оставив вместо себя сломленного юношу.
– Это было единственное, что я мог дать, – безучастно сказал он. – Ритуала было недостаточно. Я просчитался, и мне требовалась помощь, но я не знал, к кому еще обратиться. Не знаю, куда она ее дела.
– Если бы ты этого не сделал, то нам не пришлось бы иметь дело с этим древним богом? – спросил Кацпер с отчаянием в голосе.
Малахия вяло пожал плечами.
– На какое-то время он завладел моим разумом, – сказал Серефин.
– Но ты от него избавился, – отметил Малахия.
Серефин коснулся кожи под своей левой глазницей, а Кацпер подпер подбородок руками.
– Если бы ты ее вернул, то освободился бы от влияния Чирнога?
– О да, пойду и найду свою душу. Уверен, это будет очень просто, – злобно выплюнул Малахия.
Но Кацпер был прав.
– Мы поговорим об этом позже, – медленно сказал Серефин.
Ему нужно было подумать. Понятие души всегда было сложной концепцией для транавийцев, потому что оно слишком тесно переплеталась с калязинской теологией, и никто в Транавии не придавал ему большого значения. Их представление о загробной жизни отличалось спокойствием, основанным на возрождении и обновлении; оно не так сильно полагалось на идею души. Серефина удивило, что Малахия вообще связался с калязинской ведьмой.
– Ну и как, в итоге это сработало?
Малахия задумался, пока его пальцы теребили косточку, вплетенную в волосы.
– Я полагаю, что да. Глаза начали появляться вскоре после этого, хотя я могу только догадываться, что на самом деле положило начало изменениям. Я едва пришел в себя после собора, потом отправился на ту калязинскую гору, и не уверен, что сделал бы это, если бы не Пелагея, – он вздохнул. – Не знаю. Я думал, что смогу ему сопротивляться. А теперь понимаю, что у меня ничего не выйдет.
Он не мог справиться с Чирногом или не хотел? Малахия никогда не скрывал, что на свете нет границ, за которые он не желал бы выйти, нет кошмаров, которые он не был готов воплотить в реальность. Серефин не тешил себя надеждами насчет своего брата: он был чудовищем до мозга костей. Ему хотелось верить, что Малахия мог стать лучше и хотя бы немного приблизиться к своему человеческому состоянию, но это была опасная вера, которая, скорее всего, вела к разочарованию.
Малахия смотрел на солнечные лучи, струящиеся сквозь окна. Он осторожно отодвинулся в угол, который, скорее всего, никогда не видел света.
– Спи, – сказал Серефин. – Все равно наши проблемы никуда не денутся до утра.
– Мне больше нравится калязинская версия этой поговорки. Она звучит не так обреченно, – пробормотал Малахия, сворачиваясь калачиком.
– Не дождешься.
Уже рассвело.
– Тьфу, транавийцы.
Серефин улыбнулся.
На следующий день о них либо забыли, либо намеренно оставили время на раздумья о том, что произошло в этом жутком святилище. В любом случае, Серефину было скучно и очень хотелось есть. Он откинулся назад, ложась на пол, и прикрыл глаз рукой. У него страшно болела голова, а пульс бился прямо за левой глазницей. Он выдохнул, когда Кацпер придвинулся ближе и облокотился на него сверху.
– Ты хандришь, – заметил он.
– У меня всего лишь болит голова.
Малахия раздраженно фыркнул, встал и побрел прочь. Кацпер поднял голову, наблюдая за ним.
– Мы заставляем твоего брата нервничать, – заметил он. Серефин приподнял голову, чтобы увидеть, как Малахия напряженно осматривает дерево, стараясь не замечать разбросанных останков и крови.
– Он нервничает не из-за нас.
Кацпер нахмурился, не переставая играть с волосами Серефина.
