Кацпер застонал.
– Ты же знаешь, что они все слышат, – заметил Серефин. Кацпер даже не потрудился оглянуться через плечо.
– Знаю.
– Если мы продолжим в том же духе, они начнут нервничать.
– Так и есть! – крикнул Миломир.
– Подслушивать нехорошо! – отозвался Серефин.
Кацпер бросил на него многозначительный взгляд. По сути, они были заключенными. Кацпер был прав. Царь мог казнить Серефина в ту же секунду, как его нога ступит в Комязалов. Ему следовало бы волноваться. Он должен быть в ужасе.
Но почему-то ему не было страшно.
Может, он просто очень устал? Или причина крылась в чем-то еще? Да, Катя вскрыла ему грудь, но помимо этого она не проявляла к нему открытой враждебности. Она честно признавалась в том, что без сомнений подписала бы мирный договор, наплевав на мнение придворных. Но она ничего не решала. Все зависело от ее отца.
Только царь был загадкой, и Серефин не знал, чего ожидать от калязинского правителя. Он на удивление мало знал о Юлиане Водянове. Учитывая все обстоятельства, с Катей он был знаком намного лучше. Он мог бы встретить ее на поле боя. Серефину было известно, что Юлиан отличался особой набожностью и никогда бы не склонился перед еретиками. Его немного удивляло, что у глубоко верующего человека могла вырасти такая дочь, как Катя. Может, у этого мира еще оставалась надежда.
Кажется, царя мало волновали события, происходящие на фронте. Он предпочел запереться в церкви вместе со своими священниками.
– Дело вовсе не в том, что у меня есть план, и не в том, что я доверяю калязинцам, – тихо сказал Серефин. – Предположим, они меня убьют. Ну и что с того? Мы все равно умрем. У нас нет никаких шансов, это неизбежно.
– Из-за твоего брата.
– Из-за Чирнога, – поправил он, хотя Кацпер, похоже, этого не оценил. Они все еще держались за руки, и Серефину хотелось, чтобы это продолжалось вечно.
Руслан шептался с одним из солдат, и это было подозрительно. Насколько убедительным мог быть Руслан? Юный член культа напоминал Малахию, но без той трогательной серьезности, благодаря которой Малахия так легко завоевывал доверие людей. Руслан был гораздо более коварным человеком.
Вдруг он убедит этих солдат, что древний бог проснулся и нуждается в верных последователях? К чему это может привести?
Серефину было искренне жаль, что Малахия их покинул. Миломир собирался послать за ним кого-нибудь из своих людей, пока Серефин не объяснил, что Малахия может уничтожить весь отряд без особых усилий. В ответ он получил ядовитый и немного грубый взгляд, но в итоге Миломир отказался от этой идеи. Серефин надеялся, что ему не придется об этом жалеть.
Он действительно хотел доверять Малахии.
Кацпер молча играл с его пальцами.
– Спасибо, – тихо сказал он.
Серефин склонил голову набок.
– За то, что я не ответил ни на один вопрос и сказал, что мы обречены, хотя должен был тебя успокоить?
– Зато ты был честен. Обычно ты куда более скрытный.
Эти слова причиняли Серефину боль. Кацпер был совершенно прав. Но это получалось само собой: он просто не умел быть другим.
– Ох, – выдохнул он.
Кацпер сжал его руку:
– Ничего, я привык.
Серефин нахмурился.
– Тебе не так много лет, но ты уже видел так много смертей.
– Ты тоже.
– Но никто не взваливает на меня ответственность за целую страну. На самом деле, никого не волнует, что я делаю со своей жизнью, и это очень окрыляющее чувство.
– Меня волнует, – пробормотал Серефин, и Кацпер ухмыльнулся.
Оставшаяся часть путешествия обошлась без происшествий. Крики, разносящиеся над полями, появлялись из ниоткуда, но казались безобидными. Миломиру не раз приходилось посылать солдат, чтобы убить… что-то. Они всегда возвращались изможденными и ранеными. Чудовища Калязина пробудились.
Но все прошло быстро. Слишком быстро. Серефину никогда по-настоящему не приходилось быть королем, но теперь его жизнь висела на волоске, и у него не было иного выбора, кроме как двигаться вперед. К Комязалову. В самое сердце вражеского королевства.
Сцена III
Рашид Каджути
Либо Виктор был сказочно богат, либо калязинские бояре могли позволить себе больше, чем один дом. Рашид отдавал предпочтение первому варианту. А еще ему ужасно здесь не нравилось.
В Комязалове был какой-то неправильный воздух. Не совсем такой, как в Гражике. Или нет, совершенно такой же, как в Гражике.
Рашид никогда не верил Наде, когда она клялась, что калязинцы не экспериментируют с магией, в отличие от транавийцев. Царевна была живым доказательством того, что клиричка слишком долго жила в неведении.
Он плюхнулся на стул в гостиной Виктора, в то время как Париджахан подбросила полено в огонь, прежде чем кто-нибудь успел бы ее отругать. Слугам не нравилось, когда аколийцы выполняли любые домашние обязанности. За годы, проведенные в Аколе, Париджахан привыкла к такому обращению, но ей нравилось быть самостоятельной. Сам Виктор отсутствовал большую часть времени. Казалось, что у дверей дома выстроилась целая очередь людей, требующих его внимания.
Наблюдая за тем, как он уходит в четвертый раз за утро, Париджахан сказала:
– Да кто захочет с ним разговаривать?
– Людям нужны деньги, чтобы не умереть с голоду, – тихо сказал Рашид.
Ее лицо исказилось в гримасе. Это происходило каждый раз, когда Рашид напоминал ей о том, что она никогда ни в чем не нуждалась и что он был фактически продан ее дому, будучи совсем маленьким. Это было не совсем рабством, но чем-то очень похожим.
– Мне здесь не нравится, – сказал он.
– Да, – ответила аколийка, глядя на огонь. – Мне тоже. И мне не нравится, что Надя осталась одна.
– Если кто и может за себя постоять, так это Надя, – сказала Остия, сидя на пышном ковре, и Париджахан перешагнула через нее, чтобы добраться до стула. Остия лениво листала свою книгу заклинаний. – К тому же она скоро придет сюда. Виктор передал мне ее сообщение. Там было что-то про собак, которые чуть не съели ее заживо, и про огромный лабиринт, увешанный иконами.
– Так у нее все хорошо?
Остия пожала плечами.
– Даже если Надя может постоять за себя, – сказала Париджахан, – ей явно не хочется здесь находиться.
Остия откинула голову назад, бросив насмешливый взгляд на аколийку. Вскоре после этого появилась Надя в сопровождении одного из слуг Виктора. В ту же секунду, как он вышел из комнаты, она сдернула свой платок, растрепав белокурые волосы, а затем упала лицом на ковер рядом с Остией и принялась бормотать что-то неразборчивое.
