Фон Крейн засмеялся:
– Я сказал Гаю все напрямую! Я сказал так: «Я эффективен! Я хочу на вас работать! Я могу быть эффективнее, чем тридцать ваших идейных идиотов». Гай ответил мне: «Да? То есть в мои идеи вы не верите?» Я ответил: «Какая разница? Рекламщик не обязан пользоваться шампунем, который рекламирует. Вы мне создайте условия, а правила игры я заранее принимаю».
– А Гай? – спросила Зю с искренним интересом, хотя, видимо, слышала эту историю и раньше.
– А Гай засмеялся и сказал: «Ну-ну! Был такой человек – Петр Толстой. Он служил царевне Софье, а потом перешел к Петру Первому и сказал: «Возьмите меня на службу! Я буду очень полезен!» Петр ему: «Так ты же служил царевне Софье!» – «Что из того? В любую эпоху нужно как-то барахтаться!» Петр его взял – и не разочаровался. Потом прошло двести лет, и ситуация повторилась один в один. Потомок того самого Толстого, Алексей Толстой, очень крепкий писатель, тоже прямо или косвенно сказал Сталину: «Какая разница, верю я в вашу советскую власть или нет? Создайте мне условия – и я за пару лет создам вам рабоче-крестьянскую литературу, с чем ваши бездарные пролетарские писатели не справятся и за пятьдесят лет!» И действительно создал».
– Но это же гадство! – сказала Наста.
– Это не гадство! – начал закипать фон Крейн. – Он был гибким человеком с гибким мышлением. Не стоял перед стеной, бодая ее лбом, когда рядом есть дверь! Просто использовал возможности. Вот и мы пришли к ведьмарям не затем, чтобы служить какому-то там «зылу», а чтобы сделать что-то полезное для человечества и для самих себя! А думать иначе, дорогой мой дар природы, чистоплюйство!
Павел Тархов пока помалкивал. Попутно он хватал с подносов, которые носили официанты, всевозможные напитки и закуску. И, казалось, очень интересовался, можно ли и их превратить в топливо. И даже превращал, но пока что в пределах собственного организма.
Рядом со свитой влюбленных берсерков уже в третий раз проходила Катя Грекова. Всякий раз она задорно косилась на Гамова, однако Гамов слишком хорошо знал все эти фокусы, чтобы верить капризным губкам, взглядам исподлобья и грудному голосу. Никогда не верь актрисам, да еще владеющим контактной магией! Когда Катя полюбит по-настоящему, она станет другой – смешной, нелепой, без всей этой хрипотцы и острых ноготочков. И шутить станет не смешно, и некстати раздражаться, и даже, возможно, подурнеет. Кстати, неплохо было бы влюбить ее в себя! Эта мысль показалась Гамову забавной. Он даже сделал небольшой шажок в ее сторону, но его остановил насмешливый взгляд умненькой Зю.
– Слушай, лучше изобретай свой смартфон! – посоветовал ей Гамов.
Зю хихикнула и опять принялась грызть чубук трубочки.
– Я знаю, где стоит машина, откуда берется вся эта еда! – сказала она, таинственно наклоняясь к Насте.
– Чего?
– Ну, еда, которую носят официанты! Они тут ерунду всякую таскают, оливки на шпажках, ветчину – а там их грузовичок стоит с кучей всего! Совершим на него набег?
Сегодня Наста еще не завтракала, а ведь был уже второй час дня.
– Ну что, вдовы, потопали! – уступила она.
Павел Тархов и Зю подхватили ее под руки и повели. Фон Крейн хмыкнул.
– Вдовы! Гм… А мне нравится! От дара природы слышу! – задиристо сказал он.
Гамов сердито, но вместе с тем по-дружески толкнул его плечом, и они пошли рядом.
Глава шестая. Заплата
Есть закон центробежной силы. Он разбрасывает людей в разные стороны. Чем выше скорость – тем дальше разбрасывает. Друзей детства, однокурсников, братьев, сестер, детей и родителей. Практически никого не остается. Единственный шанс остаться вместе – это срастись. Иметь что-то единое, целостное: совместную работу, совместный дом, единую точку нахождения в пространстве. Тогда нельзя друг друга бросить просто по закону выживания. Тут как на корабле. Я знаю, что капитан вспыльчив и крут, боцман пьяница, экипаж набран в ближайшем порту – но с корабля не убежишь. Поэтому надо стать одной командой. Увидел раненого – поднял. Увидел голодного – накормил.
Правда, вместе находиться трудно. Человеческие недостатки распределены очень причудливо. То, что у одного человека исправляется очень легко, у другого может потребовать десятков лет работы над собой. Мы легко перескакиваем через чужой огромный камень и тотчас с грохотом падаем, зацепившись за крошечную соломинку, которая лежит у нас на пути.
Йозеф Эметс, венгерский философ
Митяй ныряет несколько дней подряд. Возвращается уставший – и сразу валится на солому. Щеки его запали. Лицо красное, опаленное, ресницы свернулись от жара. Поспит несколько часов, куснет хлеба, отхлебнет кваса – и опять на двушку. На вопросы отвечает односложно. Первошныры переглядываются: куда должен нырять Митяй, чтобы возвращаться таким измочаленным, да еще и пустым, без закладок?
Наконец Митяй возвращается веселым, но все таким же таинственным:
– Завтра полетим вместе! Кое-что вам покажу! Кика, Фаддей, Мокша, – вы со мной? И захватите корзину и веревки!
Фаддей немедленно интересуется, зачем. Митяй не объясняет, но настойчиво повторяет про корзину и веревки. Мокша счастлив, что Митяй позвал и его тоже. Значит, простил. Мокша чувствует вину, что пронес ту грибницу. Холм по-прежнему кипит так, что и к подножию едва сунешься. Выделяет земля жидкую сукровицу. Жухнет трава. Болотцем каким-то пованивает. Пеги принюхиваются, фыркают и начинают пятиться.
На другое утро они отправляются в нырок. Митяй, Кика и Фаддей сразу мчатся к тоннелю и исчезают. Мокша болтается в Межмирье, дышит гнильцой и с трудом сдерживает себя, чтобы не развернуть пега. Смотреть на тоннель страшно. Болото кипит. Цвет у него сизый, густой. Внутри, за стенками мертвого мира, точно волны слизи прокатываются.
Стрела ощущает нерешительность всадника и начинает замедляться. Еще немного – и они застрянут здесь, в дряблом пространстве. И назад вернуться не смогут – слабая тут для крыльев опора, и сквозь болото не прорвутся. Наконец Мокша решается. Натягивает на лицо тряпку и устремляется вслед за Фаддеем, Кикой и Митяем.
Тоннель кажется узким. Стенки облеплены тысячами копошащихся эльбов. Мокша прижимается к шее пега, дышит через вонючую тряпку и смотрит на сверкающие паутинки, которые эльбы успели натянуть. Крылья пегов, летевших здесь недавно, рассекли всю паутину – значит, эта свежая.
Когда Мокша выныривает из тоннеля, Митяй, Фаддей и Кика ждут его у упавшей сосны. Сосна так искривилась, что и вовсе ее из земли выворотило. Лежит сосна, держится на единственном корне, связывающем ее с землей, но как-то живет, пробиваются на стволе веточки, тянутся к гряде. Мокше кажется, что он сам похож на эту сосну. Тоже уже завалился, тоже корни торчат из земли – но ведь пускает его еще двушка!
Кика Златовласый скучает и дурачится. Пяти минут на двушке не пробыл, а уж засиделся, дитятко! Фаддей стоит рядом, позевывает. То живот почешет, то редкую рыжую бороденку. Мнет ее, нетерпеливо дергает из стороны в сторону, как мочалку. Ныряет Фаддей не часто, в седле сидит неуклюже, как мешок. Это, так сказать, далекий прародитель Кузепыча, чего ни Кузепыч, ни сам Фаддей, разумеется, не знают.
