Реде и Редеде оказалось всего-то по двадцать восемь лет. Просто мрачные лица и грузные фигуры делали их старше. В целом же, несмотря на шкафоподобную внешность, Редя и Редедя были те еще нелепки.
– В женском коллективе работать… того… ужас, брат! Я после армейки ждал: ну, щас понесется жизнь! Устроился в фирму одну, кондитеркой оптом торговали. И одни женщины в отделе! Ну, мечтаю, сейчас одни в меня влюбятся, другие будут кормить тортиками, третьи станут мне мамами! Это же так нереально круто! И что бы вы думали: меня там просто заклевали! – басом жаловался Редедя.
Редя хрюкнул под респиратором. Похоже, он слышал эту историю не в первый раз.
– Нет, поодиночке женщины нормально меня воспринимают… Я, того… не кусаюсь, в салат лицом не падаю, но когда женщин много, а ты один, тут… жесть! Самое безопасное – задвинуться в самый дальний угол, закрыться монитором и не выглядывать. Больше ничего не прокатит! А они тебя дразнят, придираются. Даже рот открывать нельзя, потому что тебя все равно не так поймут.
– Почему это? – спросил Редя, подыгрывая приятелю.
– Да вот! – буркнул Редедя. – Я подарил одной там чашку. Думаю: вот у этой, кажись, своей чашки нет, вечно она мою крадет – ну, взял и подарил! Даже Восьмого марта не дождался! Что тут началось! Они и в чашку заглядывали, и под чашку, и значки на чашке нашли какие-то японские и стали их через телефон переводить. Чуть нас не поженили – а все из-за чашки! Ну их всех в баню!.. Короче, бросил я кондитерку и подался в берсерки! Друган меня позвал!.. Я говорю: все, Паша! Мне надо выпустить пар! Друган дал мне кувалду, пошли мы в дом один под снос, и целый день я там кувалдой все громил!
Боброк так расхохотался, что даже забыл, что у него не гнется нога, но вдруг перестал хохотать и посмотрел на Редедю. Тот сразу поднапрягся.
– Тут вот какая штука, – сказал Боброк. – Парни вы хорошие, да только напрасно вас к берсеркам занесло. Теперь уж толку не будет.
– Почему? – становясь мрачным, сказал Редядя.
– Книжка хорошая есть, не помню, кто написал. Там, короче, лейтенант Красной армии, любящий Родину, попадает в плен и в немецкий лагерь. Он начинает планировать побег с еще одним парнем. Но их переводят в более строгий лагерь. Побег все откладывается, кормят плохо, вокруг все умирают. А это сильные такие мужики, молодые, сердитые, вроде вас, жить хотят. И вот как-то незаметно они становятся вначале капо – это такие сотрудники внутренней охраны, из самих заключенных, которые ходят с палками и следят за порядком, – а потом и полицаями. И все это как-то незаметно, маленькими толчками. Те парни постоянно обманывают себя, что вот, это мы делаем из-за пайка и никому особенно не вредим. А в полицаи идем потому, что у нас будет свободный выход из лагеря… Тут-то мы и рванем. Но оружия им не дают, да еще по разным отрядам разводят, к более опытным полицаям. Те их заставляют принять участие в расстреле – и, собственно, уже все. Они уже просто полицаи.
– И че? Ну, понятное дело… война тогда была! А мы че? – задиристо сказал Редя.
Редедя кивнул. Оба они уже не любили Боброка. Боброк, выругавшись, сердито отвернулся от них.
* * *
Родион и Юля двигались впереди. Юля была нахохленная, недовольная. Она только что осмотрела все места, где, по ее начальным предположениям, мог оказаться Витяра, однако ни Витяры, ни следов его не обнаружила. Это сбивало ее с толку. Неужели даже сюда не дошел? И что теперь? Идти в обратном направлении, в сторону ШНыра, и проверять все возможные тоннели?
Именно Юля первой увидела тот ход. Остановилась и принялась светить фонарем.
– Заложенная арка! – сказала она. – Там тоннель!
Делибаш сверился по карте. Никаких ответвлений в этом месте не отображалось. Сверили две карты. На шныровской ответвление все-таки имелось, но изображенное очень приблизительно. Теперь на карту смотрели уже трое: Делибаш, Юля и Родион. Делибаш склонен был верить более точной карте Секача.
– Нет прохода, – сказал он.
– Как нет? Вот на карте еще один тоннель, – возразил Родион.
– Но он ниже! А перехода к нему нет.
– Не может быть. Они почти идеально пересекаются! Странновато не иметь здесь перехода! – заявил Родион.
– А карта?
– Топают по тоннелям, а не по карте.
Обратились за советом к Шарманщику. Тот забубнил, что, пока кто-то не погибнет, его все равно никто слушать не будет, поэтому он предпочтет помолчать.
– А какое повиновение тебе нужно? – спросил Делибаш.
Шарманщик горделиво приосанился:
– Абсолютное и глобальное, граничащее с полным пресмыканием! И чтоб мне все говорили, что я самый красивый и самый умный! И чтобы вот она… – он ткнул пальцем в Рину, – поцеловала меня в щечку! Нет, респиратор снимать не надо!
– Ясно, – сказал Родион. – Ну что, Ул! Ломай!
Ул вскинул двуствольный шнеппер, попросил всех посторониться и всадил в кладку сразу два пнуфа. Кладка обрушилась. Открылось начало узкой каменной лестницы. Шарманщик стянул с носа шарф, которым он успел обмотаться, и принюхался.
– Я первым не пойду! Там нас ждет что-то плохое, – заявил он.
– Откуда ты знаешь?
– Я чую. У меня начинаются больные фантазии! А это плохой знак!
– Боишься?
– Ну и боюсь.
– А у меня вот никаких фантазий нет! – сказал Редедя.
– Это потому, что у тебя нет и воображения! – парировал Шарманщик.
Родион молча протиснулся в проход и, подсвечивая фонарем, стал спускаться. Редя приготовил булаву, Редедя – варяжскую секиру. За ними с арбалетом в руках крался Гамов. Потом спохватился, что с арбалетом надо идти впереди, а не прятаться за спинами, и, оглянувшись на Насту, обогнал Родиона.
Глава двадцать девятая. «Прости бедя!»
Кажется, я понимаю, почему люди так любят некоторые песни. В них озвучиваются самые простые вещи. Что ты кому-то нужен. Что все будет хорошо, что ты не одинок и унывать не надо. Что о тебе постоянно думают, что тебя будут любить всю жизнь, и в старости с каждым днем все сильнее. Что существуют настоящая любовь, покой, счастье. И ты прекрасно понимаешь, что песня может и ошибаться, но все равно слушаешь, слушаешь… Почему, интересно, люди не говорят этих слов друг другу часто и в быту? Они же очень простые. Даже попугая обучить можно.
Из дневника невернувшегося шныра
Рина, как и прежде, держалась поближе к Шарманщику. Только теперь с ними рядом шел еще Сашка. Дракончик метался от Рины к Рузе и от Рузи к Насте, изредка выдыхая пламя. В узком проходе с застоявшимся воздухом цвет пламени постоянно менялся.
Шарманщику это не нравилось, и он многозначительно поглядывал на Рину. Неожиданно спереди послышался крик. Сашка вскинул руку с фонарем почти к потолку, чтобы не мешали идущие впереди фигуры. Луч света выхватил два пятна. Лица. Одно изуродованное, смятое – лицо Редеди. Другое – белая, мукой припудренная маска. В следующий миг в луч фонаря попал Гамов. Он пятился, отступая. Одна рука у него висела как плеть. В другой был разряженный арбалет.
