Перси готов приоткрыть для нас форточку. Но никакой гарантии. Если Директорат в последний момент решит, что какая-то операция будет поважнее этой, ни он, ни кто другой нам не поможет.
— Вся информация идёт через меня, Перси, — вступает Дом, на что мы оба говорим: «Само собой, Дом».
Спустя три дня Перси звонит мне на служебный мобильник. У нас некоторое затишье, Нат. Стоит чуть-чуть поддать. Спасибо, Перси, говорю. Я передам Дому, как полагается. Читай: как можно позже или никогда.
Каморка Флоренс в шаге от моего кабинета. Отныне, говорю я ей, вы будете проводить с разочарованной любовницей Орсона по кличке Астра столько времени, сколько вам потребуется. Выезжать с ней за город, вместе заниматься шопингом, устраивать девичьи посиделки в «Фортнуме», который Астра обожает. Ещё пусть разогреет ночного портье в целевом особняке. Игнорируя Дома, я приказываю выделить на это барашка в бумажке — пять сотенных. С моей подачи она подготовит вчерне официальный запрос на тайный шмон орсоновского дуплекса, который осуществит команда тихушников с одобрения Директората. Обращаясь к последнему на ранней стадии, мы подчёркиваем серьёзность своих намерений.
* * *
Поначалу чутьё мне подсказывало не слишком доверять Флоренс, девице из высшего общества, в детстве катавшейся на пони, а сейчас неизвестно с какими тараканами в голове. У Стеф она сразу вызвала бы презрение, а Прю выразила бы озабоченность. У неё большие карие неулыбчивые глаза. Чтобы скрыть фигуру на рабочем месте, она носит мешковатые шерстяные юбки. Туфли без каблуков, никакой косметики. Согласно личному делу живёт с родителями в Пимлико и не имеет постоянного партнёра. Свою сексуальную ориентацию пожелала оставить неназванной. Мужское золотое кольцо с печаткой на безымянном пальце я воспринимаю как знак: держитесь от меня подальше. Она широко шагает, чуть подавшись вперёд. Наклон чувствуется и в том, как она говорит: речь типичной выпускницы женского колледжа в Челтнеме, но сдобренная пролетарскими крепкими словечками. Первый раз я столкнулся со столь неожиданным сочетанием во время обсуждения операции «Розовый бутон». За столом сидели пятеро: Дом, Перси Прайс, я, стажёр Флоренс и чванливый профессиональный взломщик Эрик. На повестке стоял вопрос, не использовать ли неожиданное отключение электричества в качестве отвлекающего маневра, чтобы дать возможность Эрику и его команде прочесать дуплекс. Флоренс, до той минуты помалкивавшая, вдруг ожила: «Послушайте, Эрик. А на чём, по-вашему, работают компьютеры Орсона? На карманных, б…, батарейках?»
Мне надо срочно вырезать нотки морального негодования, коими изобилует её черновой вариант презентации для Директората. Хоть я и не являюсь негласным чемпионом среди конторских бумагомарателей, о чём свидетельствуют мои персональные доклады, но знаю, что выводит из себя наших уважаемых разработчиков. Когда я говорю это Флоренс открытым текстом, она вспыхивает. С кем я имею дело? Со Стеф или со вторым номером в моей команде?
— Госссподи, — вздыхает она. — Вас так напрягают наречия?
— Речь вовсе не об этом. Сама постановка вопроса, что Орсон самый отъявленный мерзавец на планете или, наоборот, олицетворение добродетелей, скажем так, напрягает Директорат. Следовательно, мы удаляем всякие упоминания о справедливости и неприличных суммах, сворованных у угнетённых масс. Мы говорим о намерениях, дивидендах, рисках и дезавуировании объекта, а ещё мы внимательно следим за тем, чтобы водяной знак Гавани просматривался на каждой странице и чтобы его загадочным образом кто-нибудь не подменил.
— Например, Дом?
— Кто угодно.
Она уходит в свою каморку и хлопает дверью. Неудивительно, что Джайлс в неё влюбился, у него же нет дочери. Я звоню Перси и говорю, что проект операции «Розовый бутон» на подходе. Что касается Дома, то, исчерпав все отговорки по поводу задержек, я даю ему полный и честный отчёт о проделанной работе… в том объёме, который должен его успокоить. В понедельник вечером, с простительным чувством удовлетворённости пожелав Гавани спокойной ночи, я отправляюсь в Атлетический клуб, где меня ждёт давно откладываемый бадминтонный поединок с Эдвардом Стэнли Шэнноном, исследователем.
Глава 5
Если верить моему ежедневнику, никогда не содержавшему такой информации, чтобы его нельзя было забыть в автобусе или дома, всего мы с Эдом сыграли в Атлетическом клубе пятнадцать матчей, в основном по понедельникам, иногда два раза в неделю — четырнадцать до падения и разок после. Слово «падение» я употребляю довольно условно. Оно никак не связано ни с осенним листопадом, ни с Адамом и Евой. Не уверен, что эта метафора подходит к нашему случаю, но ничего лучше мне на ум не пришло.
Если идти к клубу северным путём, то последним отрезком будет бодрящая прогулка через парк Баттерси. А прямиком от дома всего пятьсот метров. Большую часть моей взрослой жизни я состоял в Атлетическом клубе, он служил мне убежищем от всего на свете. Прю называет его моим детским манежем. Живя за границей, я сохранял членство и использовал короткие отпуска, чтобы поддерживать спортивную форму. Всякий раз, когда Контора вытаскивала меня на оперативное совещание, я улучал минутку, чтобы сгонять матч. В клубе я для всех просто Нат, и никому нет дела до того, чем я или кто другой зарабатывает себе на жизнь, никто не задаёт лишних вопросов. Китайцев и прочих азиатов по отношению к белым у нас три к одному. С тех пор как Стеф научилась говорить «нет», она отказывалась выходить на корт, но я помню, как привозил её сюда поплавать и поесть мороженого. Верная Прю откликалась на мои просьбы, но неохотно, а с тех пор, как она стала работать юристом pro bono и проводить инструктажи, я потерял её как партнёршу.
Барменом у нас служит Фред, уроженец Шаньтоу неопределённого возраста, страдающий бессонницей. У нас есть специальное членство для молодых, что экономически страшно невыгодно. Зато после двадцати двух надо платить двести пятьдесят фунтов в год плюс приличный вступительный взнос. И нам бы пришлось задрать цены ещё выше, если бы наш китаец по имени Артур ни с того ни с сего не сделал анонимное пожертвование в размере ста тысяч евро. Это целая история. Я как почётный секретарь клуба был одним из немногих, кто смог поблагодарить Артура за щедрость. Однажды вечером мне сказали, что он в баре. Моего возраста, но уже совсем седой, он сидел за столиком в отличном костюме и галстуке. Никаких напитков.
— Артур, — сказал я, присаживаясь рядом. — Мы не знаем, как вас благодарить.
Я жду, что он ко мне повернётся, но он продолжает смотреть перед собой.
— Это за моего мальчика, — откликается он после бесконечной паузы.
— Он сейчас здесь? — спрашиваю я, глядя на группу юных китайцев у бассейна.
— Больше нет, — отвечает он, по-прежнему не поворачивая головы.
Больше нет? В каком смысле?
Я затеваю осторожную проверку. С китайскими именами много путаницы. Членом клуба когда-то был юноша с той же фамилией, что у нашего донора. Его членство истекло полгода назад, а на напоминания об оплате — никакой реакции. Элис вспомнила, что его звали Ким. Такой энергичный худенький подросток. Милашка. Говорил, что ему шестнадцать, а на вид все шестьдесят. С ним приходила очень вежливая китаянка, не то мать, не то сиделка. Заплатила наличными за начальный курс обучения, шесть уроков. Вот только паренёк вообще не попадал по волану. Тренер посоветовал ему поработать дома: на внимание, подбивать волан ракеткой. И через несколько недель вернуться. Не вернулся. Ни он, ни сиделка. Мы решили, что он махнул на это дело рукой. Или уехал в Китай. Или… даже страшно подумать. Господи, позаботься о бедном Киме.
