Коротким кивком он приглашает меня следовать за собой, бойцовской походкой пересекает корт и начинает подниматься по деревянной лестнице. И вот мы на балконе для зрителей. Он отпирает дверь, пропускает меня вперёд и снова её запирает. По второй деревянной лестнице мы поднимаемся на вытянутый чердак, в конце которого застеклённая дверь. Он отпирает её, и мы выходим на балкон, увитый плющом. Заперев дверь, он коротко говорит в смартфон по-русски:
— Все свободны.
Два деревянных стула, столик, бутылка водки, стаканы, тарелка с чёрным хлебом, и всё это освещено половинкой луны. За кронами проглядывает вилла с башенками. По ярко освещённой лужайке прохаживаются поодиночке мужчины в костюмах. На пруду, увенчанном каменными нимфами, бьют фонтаны. Аркадий точными движениями наливает две порции водки, подаёт мне стакан и показывает на чёрный хлеб. Мы усаживаемся.
— Тебя послал Интерпол? — спрашивает он на своём быстром грузинско-русском.
— Нет.
— Приехал меня шантажировать? Сдашь меня Путину, если я не соглашусь снова сотрудничать с Лондоном?
— Нет.
— Почему нет? Ситуация самая подходящая. Половина моих сотрудников стучат на меня путинскому двору.
— Боюсь, Лондон больше не доверяет твоим сведениям.
Только теперь он поднимает стакан в молчаливом тосте. Я делаю то же самое, а про себя думаю, что ещё никогда за всё время наших взлётов и падений не видел его на таком взводе.
— А как же твоя любимая Россия? — осторожно спрашиваю я. — Мне казалось, ты всегда мечтал о простой даче среди берёзок. Или уж вернуться в Грузию. Что пошло не так?
— Ничего. У меня есть дома в Петербурге и в Тбилиси. Но как интернационалист я больше всего люблю Карловы Вары. Здесь есть православный собор. Набожные русские аферисты молятся там раз в неделю. Когда умру, я к ним присоединюсь. У меня есть номинальная молоденькая жена, которую все мои друзья хотят отыметь, но она по большей части им отказывает. Что ещё мне надо от жизни? — спрашивает он меня тихим голосом.
— А как Людмила?
— Умерла.
— Соболезную. От чего?
— Нервно-паралитический боевой яд высочайшего разряда, именуемый раком. Четыре года назад. Два года я носил траур. А дальше какой смысл?
Никто из наших в Лондоне не был знаком с Людмилой. По словам Аркадия, она была юристом, как моя Прю, и работала в Москве.
— А Дмитрий её сын?
— Понравился?
— Хороший мальчик. Кажется, у него отличное будущее.
— Его нет ни у кого.
Он бьёт себя кулачком по губам — этот его жест всегда был знаком растущего напряжения. Потом переводит взгляд поверх деревьев на свою виллу и ярко освещённую лужайку.
— Лондон знает, что ты здесь?
— Я решил, что сообщу им потом. Сначала поговорю с тобой.
— Ты фрилансер?
— Нет.
— Националист?
— Нет.
— Тогда кто?
— Патриот, я бы сказал.
— Патриот чего? Фейсбука? Гугла? Глобального потепления? Корпораций, которые способны одним махом проглотить вашу сломленную маленькую страну? Кто тебе платит?
— Контора, я надеюсь. Когда вернусь.
— Что надо?
— Несколько ответов. По старой памяти. Если смогу их из тебя вытянуть. Подтверждение, скажем так.
— Ты мне никогда не врал? — Прозвучало как обвинение.
— Пару раз. В силу обстоятельств.
— А сейчас?
— Нет. И ты, Аркадий, мне не ври. Последний раз, когда ты это сделал, ты, чёрт подери, едва не погубил мою прекрасную карьеру.
— Жесть.
Какое-то время мы наслаждаемся ночным пейзажем.
— Скажи-ка мне вот что. — Он отпивает. — Какую хрень вы, британцы, нынче втюхиваете предателям вроде меня? Либеральную демократию как спасение человечества? Почему я повёлся на эту фигню?
— Может, тебе хотелось.
— Вы покидаете Европу с высоко задранными носами. «Мы особенные. Мы британцы. Мы не нуждаемся в Европе. Мы в одиночку выиграли все войны. Ни американцев, ни русских, больше никого. Мы — супермены». Я слышал, великий свободолюб Дональд Трамп собирается спасать вашу экономическую задницу. Вы знаете, кто такой Трамп?
— Расскажи.
— Путинский говночист. Он делает всё, что Володя сам не может сделать: кладёт на Европейский союз, на права человека, на НАТО. Убеждает нас в том, что Крым и Украина принадлежат Священной Российской империи, Ближний Восток принадлежит евреям и саудитам, и плевать на мировой порядок. А что делаете вы, британцы? Вы у него отсасываете и приглашаете на чай к королеве. Вы принимаете наши чёрные деньги и отмываете их для нас. Вы распахиваете перед нами двери, если мы солидные воры в законе. Вы продаёте нам половину Лондона. Вы заламываете руки, когда мы травим наших предателей на вашей земле, и умоляете: «Дорогие русские, вы только торгуйте с нами и дальше, плиз, плиз!» И ради этого я рисковал своей жизнью? Вот уж нет. Вы, британцы, сбыли мне телегу, полную лицемерного говна. И не говори, будто приехал мне напомнить о моём либеральном сознании, и моих христианских ценностях, и моей любви к вашей великой Британской империи. Не совершай ошибку. Я понятно объясняю?
— Закончил?
— Нет.
— Я не считаю, что ты когда-либо работал на мою страну, Аркадий. Ты работал на собственную страну, а она тебя подвела.
— Срать я хотел на то, что ты там считаешь. Я спросил, за каким хреном ты сюда припёрся.
— Всё за тем же. Ты встречаешься со старыми товарищами? Посиделки, вручение медалей. Праздники в честь славного прошлого. Похороны праведников. Ты же заслуженный ветеран, куда ж без тебя.
— Допустим, так, и что?
— Тогда я готов тебя поздравить. Хранишь своё прикрытие как истинный чекист старой школы.
— С прикрытием у меня нет проблем. Я признанный герой России. Мне не о чем беспокоиться.
— Поэтому ты живёшь в чешской крепости и держишь полную конюшню телохранителей.
— У меня есть конкуренты. Это не вопрос беспокойства. Обычная деловая практика.
— Согласно нашему досье, за последние полтора года ты побывал на четырёх собраниях ветеранов.
— И что?
— Ты иногда обсуждаешь с коллегами прежние задания? Или даже нынешние?
— Если кто-то поднимает эту тему… возможно. Сам я никогда её не поднимаю и не провоцирую, как тебе известно. Но если ты рассчитываешь отправить меня в Москву на рыбалку, то у тебя снесло крышу. Давай ближе к делу.
— Охотно. Я приехал спросить, общаешься ли ты ещё с Валентиной, гордостью Московского центра.
