— Это плохо?
— Нет, просто иногда там сложнее работать. На некоторых самолетах в первом классе у всех есть кушетки, и пассажиры выключаются сразу. В экономклассе работы вообще не так уж много. Но в бизнесе тридцать два места, а обслуживание почти такое же, как в первом классе. И пассажиры меньше спят. Поэтому для бортпроводников бизнес менее желателен, а значит, если ты там работаешь, ты как бы ниже рангом.
— Ясно.
— Ну вот, а этот рейс забит под завязку, ни одного свободного места. Примерно через час после пролета над Ирландией мы в бизнесе подаем десерт, и мужик, который летает нашей авиакомпанией чуть ли не вечность, проталкивается мимо меня в первый класс к старшей бортпроводнице. От него прямо разит адреналином, и мне приходит в голову, что случилась какая-то поломка. Я буквально подумала, что загорелся двигатель. Секунд тридцать спустя старшая бортпроводница спрашивает через интерком, есть ли на борту доктор или медсестра. Голос у нее спокойный, но я слышу в нем легкую дрожь. Естественно, я чувствую облегчение, что мы не падаем в океан.
— Естественно.
— Находится доктор. Даже два. Один во втором классе, один в бизнесе, и оба бросаются к месту «е» в двадцать четвертом ряду, где сидит Хьюго Фурнье, старый толстый диабетик, у которого начался сильный сердечный приступ. Врачи — мужчина и женщина — вместе с бортпроводниками укладывают его на пол перед кухней рядом с запасным выходом, потому что там больше всего пространства. Достают дефибриллятор и начинают трудиться над мужиком, не жалея сил. Врачи за сорок минут непрерывной работы перепробовали все, но увы… Люди в салоне понимают, что происходит. Его жена в истерике. Она вопит, умоляет и плачет. Язык не повернется ее винить. Довольно неприглядное зрелище, но страдает-то она по-настоящему.
— Боже…
— Во-во. Но теперь нам — экипажу, понимаешь? — нужно что-то делать с телом. Мы не можем посадить его в кресло. Он в центре экономсалона, и хотя места там дешевые, люди как-то не хотят лететь рядом с трупом. К тому же он покрыт рвотой. Мы, конечно, можем почистить его рубашку и штаны, но запах никуда не денется. А с телом произошло то, что происходит, когда человек умирает. Бедняга Хьюго Фурнье обделался.
Бакли закрыл лицо ладонями и покачал головой.
— Я и правда слышал эту историю.
— Конечно слышал.
— Вы засунули его в туалет до конца рейса?
— Я в этом не участвовала, но да, экипаж так и сделал. Вообще-то, я была за то, чтобы попросить кого-то из первого класса уступить кушетку, но старшая бортпроводница отказалась. Я предлагала положить его на место «а» или «эл», чтобы практически никто его не видел и не нюхал. Но она даже не попыталась попросить. Так что, да, врачи и два бортпроводника запихали его в туалет посередине салона, справа по борту. Врач — довольно категоричный тип, как потом выяснилось, — сказал, что это было как втиснуть ногу сорок пятого размера в ботинок сорок третьего.
— И вы не развернули самолет?
— Нет. Мы уже были посреди Атлантики и не хотели причинять неудобства пассажирам. Двести пятьдесят восемь человек, можешь себе представить? Поэтому в результате неудобно было только одному. Вернее, одной — вдове. Очень шумной вдове.
— Изумительно.
— Или отвратительно.
— Да ты прям Шехерезада, — заметил Бакли.
— Мы в большинстве своем довольно неплохие рассказчики, — согласилась Кэсси. — Мы короли и королевы унижения.
— Так откуда, говоришь, ты только что прилетела?
— Я не говорила.
— Ладно, так откуда?
Такой простой вопрос. Ответ состоял из одного слова. И все же сейчас она не могла заставить себя его произнести — это было как проснуться посреди ночи в темной комнате и включить прожекторы.
— Из Берлина, — солгала она и приготовилась в красках описать поездку, если понадобится.
— И тебе все равно нравится твоя работа? — спросил он.
Кэсси откинула назад голову, словно перекатывая тяжесть, пришедшую с четвертой стопкой текилы. Только что солгав, она почувствовала острое желание в чем-нибудь сознаться, дать собеседнику что-то настоящее. Потребность в признании казалась непреодолимой.
— Если идешь в профессию так рано, как я, сразу после колледжа, обычно это означает, что ты от чего-то бежишь. Тебе просто необходимо вырваться. Удрать. Для меня это не был выбор профессии. В каком-то смысле это даже не был выбор. Просто дорога, которая куда-то ведет.
— Бегство?
— Можно сказать и так.
— От чего?
Время приближалось к часу ночи. Они сидели на табуретах у барной стойки, глядя друг на друга. Кэсси вытянула руки и засунула пальцы в передние карманы его джинсов, игриво замыкая его на себя. Из-за выпитого Бакли с трудом фокусировал взгляд, и это ей нравилось. Она бы не удивилась, узнав, что в ее глазах тоже гуляет пьяное безрассудство.
— У подножия Камберлендских гор в Кентукки лежит городок под названием Гроверс-Милл, довольно самобытный.
— Где-где?
Она покачала головой и промурлыкала тихим голосом, как ветер в ночи:
— Тсc. Я Шехерезада. Это тихий и спокойный городок. В нем мало что происходит. Представь девочку, шестиклассницу. Ее светлые волосы собраны в пучок на затылке, потому что она воображает себя балериной, и к умеренности она не склонна. Никогда не была склонна и, увы, никогда не будет.
— Это ты.
— Предположительно. Сегодня ее день рождения. И хотя развлечений в Гроверс-Милле не так уж много, там есть молочная лавка, где делают мороженое. Очень вкусное мороженое, по крайней мере так думает эта одиннадцатилетняя девочка. Ее маме пришла в голову отличная идея: поскольку семья не может позволить себе большие подарки, а раз день рождения девочки пришелся на середину недели, то они устроят праздник, черт побери! Конечно, праздник не состоялся бы, если бы день рождения выпал на пятницу или субботу, потому что папа по выходным обычно с размахом надирается, а значит, приглашать в гости детей мама не осмелится. В общем, она идет в молочную лавку и покупает коробку мороженого со вкусом, который девочка любит больше всего.
— Изюм с ромом?
— Остроумно. Но нет. Шоколадное печенье. Мама покупает двухгаллоновую коробку. Знаешь, сколько в ней пинт? Шестнадцать. Мама заходит в лавку по дороге домой с работы — она работает секретаршей на мерзкой фабрике по производству электропроводов в полузабытом городе-призраке неподалеку от Гроверс-Милла — и покупает ресторанных размеров двухгаллоновую коробку с мороженым. Да, чтобы не забыть, день рождения у девочки в сентябре, а сентябрь в тот год был обалдеть какой жаркий. Можешь проверить в интернете.
— Поверю тебе на слово.
Она глубже погрузила пальцы в карманы джинсов и легонько нажала на его бедра.
— Значит, мама кладет пакет с мороженым и еще кое-какими продуктами в багажник своей машины. Она планирует подъехать к дому одновременно с мужем. Одиннадцатилетняя дочь уже там — классическая маленькая тиранка, беспризорное дитя работающих родителей. У нее есть сестренка, которой девять, и в этот день у сестры еженедельное собрание девочек-скаутов. Отец должен забрать ее по дороге из школы, где он работает учителем физкультуры и инструктором по вождению. Подъезжая к своей улице, мама видит полицейскую машину. Примерно в четверти мили от своего дома. Машина припаркована, но огни включены. А потом мама видит свою дочь.
