Два-восемь-ноль. Пожизненно. Без права на амнистию.
Славка пытался объяснить, что его отец никогда не интересовался политикой и о власти, включая монарх-президента, всегда отзывался только хорошо. И поганых листовок в их квартире никогда не было и не могло быть. Тем более в бельевом шкафу, в который все вещи после стирки укладывал Славка, потому что хозяйством в доме занимался он, а не отец, который приходил с работы настолько уставшим, что ни на что, кроме просмотра телевизора, его уже не хватало.
Но допрашиваемый и допрашивающий всегда говорят на разных языках.
«Шшшто. Ты. Зззнаешшь?!» — напирал касторовый, и казалось, что ему совершенно не нужны никакие ответы. Казалось, он просто выполняет свою роль — шипеть и скрипеть.
Второй офицер тем временем вкрадчиво убеждал Славку, что отец его погиб не случайно, а покончил жизнь самоубийством, чтобы избежать справедливого наказания, совершив, таким образом, преступление не только перед страной, но и перед Богом.
Грешник со всех сторон.
Но только не для Славки. Тогда, сидя в одних трусах на стуле посреди пустой столовой, он сделал единственное, что мог сделать в той ситуации — поручился за отца нерушимой клятвой МолПатРосовца, дважды ударив себя кулаком в грудь, там, где сердце.
Я — в стране, страна — во мне!
Но магия клятвы на офицеров не подействовала.
Касторовый едва слышно выдавил: «Идиот, баля!» А тот, что сидел на корточках, продолжал мягко, но настойчиво вползать Славке в душу.
«Я вижу, парень, ты патриот, — задушевно улыбался он. — Ну, так помоги нам, стране и себе заодно!»
Помочь стране Славка был готов. Всегда готов! Он готов был умереть за страну. Это счастье — принести себя в жертву на благо Родины, на благо сограждан! Он так им и сказал. Мягкий обрадовался. Тут же подсунул лист бумаги и ручку. В глаза бросилось слово: «Заявление». А чуть ниже Славка прочёл: «Я, Ярослав Алексеевич Ладов, выявил в своём отце, Алексее Петровиче Ладове, врага России…» Дальше он читать не стал. И протянутую ручку не взял.
Госбесы требовали от него не красивой геройской жертвы, а предательства. И от слов их веяло не пороховым дымом славной битвы, а подвальной сыростью.
Ложь — оружие врага. Правда — щит и меч патриота. Он был уверен, что правда на его стороне. Был уверен, что в скором времени всё прояснится. И тогда эти офицеры ещё извинятся перед ним и похвалят за проявленную стойкость и верность своим убеждениям. А пусть даже не извиняются и не хвалят, лишь бы с отца было снято обвинение.
— Да ясно с ним всё! — Касторовый сплюнул на пол. — Заканчивай с ним сюсюкать. Воспитали идейных идиотов себе на голову!..
— Подпиши, — уже безо всякой надежды сказал второй. — Жизнь же свою погубишь.
— Папа не виноват! — угрюмо твердил Славка.
Даже когда следующим утром его синий унэлдок заменили белым, он всё ещё продолжал цепляться за свою веру в непременное торжество справедливости.
Их так учили.
Так он стал люстратом. Страна исторгла его из себя, а он, хоть и не сразу, исторг из себя Страну. Не Родину, но государство, отправившее его в изгнание в самый низ по социальной лестнице.
Я — в говне, говно — во мне.
Такой лозунг был в ходу среди воспитанников школы-интерната закрытого типа для правоограниченных, куда переправили Славку из Дома Семьи. И лозунг этот был весьма точным, хотя и подпадал под статью об оскорблении государственных символов. Поэтому его редко произносили вслух, ограничиваясь двойным похлопыванием себя по заду. Пароль отверженных — кто знает, тот поймёт.
Славка тоже хлопал себя по заду и постепенно привыкал к новой реальности.
Время — знатный штукатур.
* * *
И теперь в далёкой губернской глуши, на границе тины и чертополоха случилось невероятное — самая верхушка социальной пирамиды под воздействием трагических, но счастливо разрешившихся обстоятельств соприкоснулась в бурых водах Новоладожского канала с самым что ни на есть социальным дном.
С того самого момента, как Славка увидел золотой браслет на руке спасённой им девушки, он больше не мог думать ни о чём другом. Только о том, кто есть он и кто есть она. И о той пропасти, которая их разделяла.
Он с неприязнью ощутил, как внутри разрастается плебейский страх, сковывая мышцы, превращая лицо в непослушную застывшую маску. Даже дышать стало тяжело, будто воздух в себя приходилось втягивать через мокрое полотенце. В тот момент ему хотелось только одного — вскочить и удрать без оглядки. Лишь бы снова почувствовать себя собой.
Не помогало даже то обстоятельство, что он ничем не был обязан этой «светлой». Напротив, это она была перед ним в долгу. Но печать неискупляемой вины, лежащая на всех «белых», переворачивала всё с ног на голову. Ты виноват лишь тем, что хочется мне кушать… — эту басню достопочтимый пересмешник былых времён написал именно о таких, как Славка.
«Белый» всегда виноват, независимо ни от чего. Его вина заключена не в поступках, не в произнесённых словах, а в самом статусе. В глаза не смотреть, первым не заговаривать, своего мнения не высказывать и тем более не спорить. Это даже не правила, а единственный способ выживать, не навлекая на себя лишних проблем, которых у «бинтов» и так с избытком.
— Спасибо, что помог, — услышал он её тихий спокойный голос.
В ответ Славка лишь кивнул, выдавив из себя невнятное «угу», хотя и понимал, что с его стороны это является непростительной бестактностью. Но от волнения он никак не мог вспомнить, какое титульное обращение — Ваше Сиятельство или Ваша Светлость — полагается использовать при общении с «золотыми». В другой, более спокойной, ситуации он непременно бы вспомнил, но обескураженный неожиданной встречей и угнетённый страхом ошибиться, безнадёжно заблудился в двух соснах.
В его голове тут же заварилась семантическая каша. Слово «сиять» казалось более экспрессивным, но в то же время и более поверхностным, нежели «светить». С другой стороны, свечение являлось процессом более фундаментальным и самодостаточным, чем сияние. Что главнее?
Он настолько погрузился в логические измышления, что едва не пропустил мимо ушей вопрос «русалки».
— Ты где-то тут живёшь поблизости?
Времени на дальнейшие раздумья не осталось, и Славка решил общаться без «этикеток».
— Работаю и живу, — осторожно ответил он.
— А где и кем работаешь? — как ни в чём не бывало продолжала выспрашивать «светлая».
— Предприятие «Сельхозартель Бандурина». Это там.
Он махнул непослушной рукой в сторону берега, не зная, как точнее объяснить.
— Ого! — обрадовалась она. — Это тот Бандурин, который квас выпускает?
Славка набрался храбрости и поднял взгляд. Рысьи глаза смеялись. «Русалка» чувствовала себя в его компании совершенно непринуждённо. Обычный человек: руки-ноги-голова, если забыть о золотом браслете. Но забыть не получалось.
