Настя».
И всё сразу ушло. Осыпалось, порвалось, растворилось. Все эти незримые цепи, гири, клешни, тиски — всё, что столько дней сдавливало грудь, сжимало сердце, мешало дышать, слышать, видеть, ощущать. Всё ушло.
— А вы не знаете, это надолго? — дрогнувшим голосом спросил он.
— Не могу сказать, — ответил безопасник. — Верните записку.
Он протянул худую бледную руку.
— А нельзя мне… — голос перестал слушаться его. — Нельзя мне оставить записку себе?
На безбровом лице проступила гримаса презрения.
— Как вы думаете, — медленно проговорил полковник, — что случится, если эта записка попадёт не в те руки? Вам ещё нужны какие-то объяснения?
Сомов отрицательно покачал головой. Но всё же, прежде чем вернуть записку, он ещё раз внимательно её перечитал, вглядываясь в каждый завиток родного почерка. Потом щёлкнула зажигалка и от блокнотного листка на дне стеклянной пепельницы осталась лишь чёрная обгоревшая кожица.
— На этом всё, — сказал безопасник. — Надеюсь, вам не надо объяснять, насколько важно держать эту информацию в тайне?
— Так точно! Объяснять не надо.
— Пока это всё, что вам надо знать. Можете быть свободны.
— На своём рабочем месте, — добавил Бурцев. — Что там, кстати, с нашим невидимкой?
— Вышли на егеря, — Сомов с трудом подбирал слова. — Это тот, который у свет Мулячко…
— Про егеря я уже знаю.
— Теперь всё будет зависеть от того, что он нам расскажет.
— Расскажет, — махнул рукой Бурцев. — Ладно, иди. Ищи этого монстра.
Эта откровенная цитата из только что прочитанной записки неприятно покоробила Сомова, хотя он и понимал, что с текстом Настиного послания Бурцев, конечно, не мог не ознакомиться.
Он встал.
— Честь имею, господа.
Две лысые головы молча кивнули в ответ.
* * *
Сомов быстро шагал по Шпалерной. Почти бежал.
Как же мучительно всем сердцем желать чего-то и даже не знать, когда же всё, наконец, разрешится! Когда он сможет прижать её, свою Настю, к себе. Обнять и не отпускать. Теперь уже никогда! Как и обещал…
Это было Чудо, которого он так ждал и в которое (теперь уже самому себе в укор) не верил. Но мысль о том, что любимой и сейчас грозит смертельная опасность, громоздилась чёрной тучей на радостно-светлом небосклоне его счастья. И слова генерала о готовящемся заговоре потрескивали в той туче жалящими разрядами молний.
«Ищи своего монстра». Ему казалось, что в этом Настином напутствии скрыто главное условие их воссоединения. Поэтому он его непременно найдёт!
3.3 Славка
К концу третьей недели незагоревшая полоска от браслета на его руке почти исчезла. Вместе с ней исчезло и последнее зримое напоминание о том, кем он когда-то был. Теперь его лодыжку охватывал новый браслет, как зримое утверждение, кем он стал.
Раб, раб, раб… — тихонько поскрипывал браслет при ходьбе.
Но к концу третьей недели он уже почти не обращал внимания на этот голос-скрип. К тому времени Славка окончательно принял себя нового. Смирился. Успокоился. Пережив смерть Толика, он постепенно снова обрёл способность радоваться тем простым мелочам, которые были ему доступны: красоте рассвета, теплым тихим вечерам, горячему песку под босыми ногами, возможности подолгу стоять под прохладными струями душа. Прав оказался Дядёк, сказав как-то, что свобода — это всего лишь привычка не замечать неудобств. Не так уж много времени понадобилось, чтобы выработать эту привычку. Нет, он не стал считать себя свободным — до таких высот самообмана ему было ещё далеко. Но он больше не захлёбывался от жалости к себе по ночам, перестал терзаться напрасными сожалениями и бесполезным сравнением своей жизни «до» и «после» — просто жил: делал свою работу, слушал озеро, мечтал о Чите.
А ещё впервые с момента своего пленения ему захотелось петь, и он самозабвенно отдался этому порыву.
Сначала негромко, вполсилы спел «Тайну», потом уже увереннее — «Душеньку», следом исполнил красивый старинный романс «Не уходи».
Он мыл посуду и пел, пел, пел… О любви. Под аккомпанемент льющейся из крана воды. Пел. Пусть слова тех песен были чужие, но любовь-то была его!
Прошлым вечером Чита его поцеловала! Это случилось после ужина, когда она, попрощавшись, собиралась уходить к себе, в опустевший без Лидушки флигель. Он пожелал ей доброй ночи, а она вдруг, проходя мимо, наклонилась и чмокнула его в щёку. Всего-то! Но это краткое прикосновение её тёплых губ до сих пор обжигало кожу.
Славка пел.
Музыка переполняла его, текла сквозь него. Он тонул в ней, дышал ею.
Когда он закончил намывать тарелки и вышел в комнату, там была ОНА.
Чита сидела на кровати и всхлипывала, по её лицу текли слёзы. Увидев Славку, она суетливо вытерла глаза, жалобно улыбнулась и отвернулась, пряча лицо. Он бросился к ней, думая, что её кто-то обидел, упал на колени, не зная, чем её утешить. А она вдруг обхватила его голову руками и прижала к себе.
— Господи, как красиво ты поёшь! — прошептала в его макушку и шмыгнула носом. — Никогда ничего такого не слышала! Как же это чудесно!
А потом она опять его поцеловала. На этот раз в губы.
Сладость и восторг!
В тот самый момент, словно отмечая это событие, на берегу гавани выстрелила пушка, и в ответ ей раздался протяжный басовитый гудок «Орландины».
Они оба вздрогнули, и их поцелуй угас, так и не разгоревшись.
— Хозяйка приехала, — Чита грустно улыбнулась и, мягко отстранив Славку, встала. — Мне надо собираться.
Горечь и тоска…
— Пойдёшь туда?
Славка тоже поднялся.
— Мне надо в душ, — ответила она. — Во флигеле смеситель сломался, а Михаил всё никак не заменит.
— Угу, — кивнул он и посторонился, пропуская её.
Потом он слушал, как она моется, и старался ничего такого себе не представлять, но всё равно представлял и злился за это на себя и белых обезьян. И продолжал слушать, сидя за пустым столом в полутёмной комнате. Наконец вода смолкла, дверь открылась. Чита-конфетка, Чита-шоколадка в обёртке из махрового полотенца прошлёпала к шкафу, открыла скрипучую створку, обернулась через плечо.
— Я переодеваюсь.
— Ага, — он развернулся вместе с табуреткой.
Зашуршала ткань. Потом за его спиной послышались шаги босых ног.
— Я всё.
— Хорошо, — сказал он, оставаясь сидеть к ней спиной.
— Что-то будет, — вздохнула она и тут же, словно отгоняя тяжёлые мысли, воскликнула: — А поёшь ты страсть как здорово!
