Она заходила в книжный магазин, в аптеку, на заправку, и в каждом месте она чувствовала, как люди смотрят на нее. Они знали, что она голая. Но никто ничего не сказал, пока она не зашла на почту. На почте в Стерлинге работал пожилой мужчина, вероятно, еще с тех пор, как почту развозили на лошадях Он дал Алекс пачку марок и вдруг незаметно накрыл ее ладонь своей.
— Мэм, осмелюсь вам сказать…
Алекс выжидающе подняла на него глаза.
Обеспокоенные морщинки на лбу старика разгладились.
— На вас сегодня прелестное платье, Ваша честь, — сказал он.
Ее пациентка кричала, Лейси слышала ее плач из противоположного конца коридора. Она бежала как только могла, завернула за угол и вошла в палату.
Кэлли Гамбони, двадцать один год, сирота, коэффициент умственного развития — 79. Ее изнасиловали три старшеклассника, которые сейчас ожидали суда в тюрьме Конкорда. Врач «скорой помощи» посчитал необходимым вызвать роды у Кэлли на тридцать шестой неделе. Она лежала на больничной кровати, и медсестра рядом напрасно пыталась успокоить вцепившуюся в плюшевого медвежонка пациентку.
— Папа, — плакала она, обращаясь к тому, кто умер много лет назад. — Забери меня домой, папа. Мне больно!
В палату вошел врач, и Лейси тут же на него набросилась.
— Как вы посмели, — сказала она. — Это моя пациентка.
— Ну, она поступила сегодня по «скорой» и стала моей, — возразил доктор.
Лейси посмотрела на Кэлли и вышла в коридор. Кэлли не станет лучше, если они начнут пререкаться у нее на глазах.
— Она жаловалась, что у нее уже два дня промокает нижнее белье. Осмотр подтвердил преждевременный разрыв плодного пузыря, — сказал врач. — Температуры нет, сердцебиение плода прослушивается. Стимуляция родовой деятельности вполне оправдана. К тому же она подписала, что согласна.
— Возможно, это и оправданно, но нежелательно. Она умственно отсталая. Она не понимает, что с ней сейчас происходит, она напугана. И уж точно она не способна дать сознательное согласие, — Лейси развернулась на каблуках. — Я вызываю психиатра.
— Черта с два, — сказал врач, хватая ее за локоть.
— Отпустите меня!
Они еще минут пять кричали друг на друга, пока не пришел психиатр. Парень, стоящий перед Лейси, выглядел не старше Джойи.
— Это несерьезно, — сказал врач, и Лейси впервые с ним согласилась.
Они оба последовали за психиатром в палату Кэлли. К этому времени девушка свернулась калачиком вокруг своего живота и плакала.
— Ей нужна эпидуральная анестезия, — пробормотала Лежи.
— Это небезопасно при раскрытии в два сантиметра, — возразил доктор.
— Мне все равно. Ей это необходимо.
— Кэлли? — позвал психиатр, приседая перед ней на корточки. — Ты знаешь, что такое кесарево сечение?
— Да, — прохрипела Кэлли.
Психиатр встал.
— Она способна дать согласие на операцию, если нет постановления суда об обратном.
У Лейси отвисла челюсть.
— Это все?
— Меня ждут еще шесть пациентов, — разозлился психиатр. — Извините, что разочаровал вас.
Лейси прокричала ему вслед:
— Это не меня вы разочаровали!
Она упала на колени рядом с Кэлли и сжала ее руку.
— Все хорошо. Я о тебе позабочусь.
Она послала молитву тому, кто может пробить камень, из которого сделаны сердца мужчин, а потом подняла лицо к доктору.
— Правило первое: не навреди, — тихо сказала она.
Доктор сжал переносицу двумя пальцами.
— Я сделаю ей эпидуральную анестезию, — вздохнул он, и только тогда Лейси поняла, что все это время сидела не дыша.
Меньше всего Джози хотелось идти в ресторан со своей мамой и в течение трех часов наблюдать, как метрдотель, повара и остальные посетители лижут ей задницу. В конце концов, это был день рождения Джози, поэтому она не понимала, почему не может просто заказать еду из китайского ресторана и посидеть перед телевизором. Но мама настаивала на том, что дома это не праздник, поэтому сейчас она тащилась за мамой, словно фрейлина за королевой.
И считала. «Рады вас видеть, Ваша честь» — четыре раза, «Да, Ваша честь» — три раза, «Какая честь для нас, Ваша честь» — два раза, и один раз «Для вас у нас есть лучший столик, Ваша честь». Джози когда-то читала в журнале о знаменитостях, которые получали обувь и сумочки в подарок от производителей, а еще билеты на бродвейские премьеры и бейсбольные матчи. Судя по всему, ее мама была знаменитостью Стерлинга.
— Не могу поверить, — сказала мама, — что у меня двенадцатилетняя дочь.
— А теперь моя реплика? Я должна восхититься твоей уникальностью?
Мама рассмеялась.
— Было бы неплохо.
— Через три с половиной года я смогу водить машину, — отметила Джози.
Мама уронила вилку, и та звякнула, упав на тарелку.
— Спасибо, что напомнила.
К столику подошел официант.
— Ваша честь, — сказал он, ставя перед мамой Джози блюдо с красной икрой, — с наилучшими пожеланиями от нашего шефа.
— Фу, какая гадость. Рыбьи яйца.
— Джози! — Мама натянуто улыбнулась официанту. — Передайте шеф-повару мою благодарность.
Ковыряясь в тарелке, Джози чувствовала на себе мамин взгляд.
— Что? — с вызовом спросила она.
— Просто ты ведешь себя как плохо воспитанный ребенок, вот и все.
— Почему? Потому что я не люблю, когда мне под нос суют рыбьи эмбрионы? Ты тоже их не ешь. Я, по крайней мере, веду себя честно.
— А я веду себя вежливо. Разве ты не понимаешь, что официант теперь расскажет шеф-повару, что у судьи невоспитанная дочь?
— Мне все равно.
— А мне — нет. Все твои действия отражаются на мне. А я должна защищать свою репутацию.
— Какую репутацию? Репутацию подлизы?
— Репутацию человека, которого не в чем упрекнуть ни в зале суда, ни за его пределами.
Джози склонила голову набок.
— А если я сделала что-нибудь плохое?
— Плохое? Насколько плохое?
— Ну, например, курила травку, — сказала Джози.
Мама замерла.
— Ты мне хочешь о чем-то рассказать, Джози?
— О Господи, мама. Я не курю травку. Это предположение.
— Понимаешь, ты сейчас перешла в среднюю школу и будешь общаться с ребятами, которые занимаются опасными вещами — или просто глупыми. Но я надеюсь, что ты будешь…
