Она пожала плечами.
— Я всегда боялась грозы.
— А почему я никогда не видела тебя, когда просыпалась?
— Я всегда возвращалась в свою комнату. Ведь это я должна была быть сильной… Мне не хотелось, чтобы ты думала, что я чего-то боюсь.
— Супермама, — прошептала Джози.
— Но я боюсь потерять тебя, — сказала Алекс. — Я боюсь, что это уже произошло.
Джози некоторое время смотрела на нее.
— Я тоже боюсь потерять себя.
Алекс села и убрала волосы Джози за уши.
— Давай выйдем отсюда, — предложила она.
Джози замерла.
— Я не хочу никуда идти.
— Солнышко, это пойдет тебе на пользу. Это как лечение физическими упражнениями, только для головы. Нужно совершать действия, которые делала каждый день, и тогда снова научишься жить нормальной жизнью.
— Ты не понимаешь…
— Если ты не попытаешься, — сказала она, — это будет значить, что он выиграл.
Джози резко подняла голову. Алекс не нужно было объяснять, кого она имеет в виду.
— Ты догадывалась? — услышала Алекс свой голос.
— О чем?
— Что он может это сделать?
— Мама, я не хочу…
— Я все время вспоминаю, каким он был, когда был маленьким, — сказала Алекс.
Джози покачала головой.
— Прошло слишком много времени, — тихо сказала она. — Люди меняются.
— Я знаю. Но иногда я снова вижу, как он протягивает тебе ружье…
— Мы были маленькими, — перебила ее Джози со слезами на глазах. — Мы были глупыми. — Она с неожиданной поспешностью отбросила одеяло. — Кажется, ты хотела куда-то пойти.
Алекс посмотрела на нее. Адвокат дожал бы свидетеля и добился ответа. Но не мама.
Несколько минут спустя Джози сидела на пассажирском сиденье в машине рядом с Алекс. Она пристегнулась ремнем безопасности, затем расстегнула его и снова застегнула. Алекс смотрела, как она дергает ремень, проверяя, защелкнулся ли замок.
По дороге она говорила о том, что видела: о нарциссах, которые выставили свои храбрые головки сквозь снег на клумбах центральной улицы, о гребцах из команды колледжа, которые тренировались на реке Коннектикуте, а их лодки ломали оставшийся лед. Что, судя по градуснику в машине, на улице больше десяти градусов. Алекс специально поехала по длинной дороге, чтобы не пришлось ехать мимо школы. Только один раз Джози повернула голову, чтобы посмотреть в окно: когда они проезжали мимо отделения полиции.
Алекс свернула на стоянку возле кафе. Было время обеда, улица была заполнена праздными покупателями и занятыми пешеходами, которые несли коробки на почту, разговаривали по мобильному телефону и глазели на витрины магазинов.
— Ну, — произнесла Алекс, поворачиваясь к Джози, — как у нас дела?
Джози посмотрела на свои руки, сложенные на коленях.
— Нормально.
— Все не так плохо, как ты думала, правда?
— Пока нет.
— Моя дочь оптимистка, — улыбнулась ей Алекс. — Хочешь, возьмем на двоих бутерброд с ветчиной и салат?
— Ты ведь даже не посмотрела в меню, — сказала Джози, и они обе вышли из машины.
Вдруг потрепанный автомобиль проехал на красный свет в начале улицы и с ревом промчался мимо.
— Идиот, — пробормотала под нос Алекс, — надо будет проверить номер его машины… — Она осеклась, заметив, что Джози исчезла. — Джози!
И тут Алекс увидела дочь, которая упала на тротуар и вжалась в асфальт. Она была бледная и вся дрожала.
Алекс опустилась на колени рядом с ней.
— Это была машина. Всего лишь машина.
Она помогла Джози подняться с колен. Все вокруг смотрели на них, хотя делали вид, что не обращают внимания.
Алекс закрыла Джози от посторонних глаз. Она опять проиграла. Будучи человеком, известным своими разумными решениями, она вдруг оказалась бессильной. Она вспомнила, как читала в Интернете, что, когда у человека горе, иногда приходится делать шаг вперед и три шага назад. Но почему-то там не говорилось о том, что, если тому, кого ты любишь, больно это и тебя ранит до глубины души.
— Хорошо, — сказала Алекс, обнимая Джози за плечи. — Поехали домой.
Патрик жил, ел и спал, думая об этом деле. На работе он был собранным и решительным — в конце концов, он был старшим над этими следователями. Но дома он обдумывал каждый свой шаг. На его холодильнике висели фотографии погибших; на зеркале в ванной он маркером начертил траекторию перемещений Питера в тот день. Он не спал по ночам, составляя список вопросов: что Питер делал дома перед тем, как пойти в школу? Что еще было в его компьютере? Где он научился стрелять? Где он взял оружие? Откуда у него столько ненависти?
Но днем его ждало огромное количество информации, которую нужно было обработать, и еще больше информации, которую предстояло собрать. Сейчас напротив него сидела Джоан МакКейб. На ее слезы ушла последняя упаковка салфеток в отделении, и теперь она мяла в руках бумажное полотенце.
— Простите, — сказала она Патрику. — Мне казалось, что чем больше я буду об этом говорить, тем станет легче.
— Вряд ли так будет, — мягко сказал он. — Я ценю то, что вы выделили время и согласились поговорить со мной о своем брате.
Эд МакКейб был единственным учителем среди погибших. Он преподавал в кабинете на верхнем этаже, на пути к спортзалу. По несчастной случайности он выглянул и попытался помешать происходящему. Судя по школьным записям, МакКейб преподавал у Питера математику в десятом классе. Питер получил «хорошо». Никто не смог вспомнить никаких конфликтов между ними. Большинство учеников не могли даже вспомнить, чтобы Питер ходил на уроки МакКейба.
— Я действительно больше ничего не могу вам рассказать, — сказала Джоан. — Возможно, Филипп что-нибудь вспомнит.
— Ваш муж?
Джоан подняла на него глаза.
— Нет. Это партнер Эда. Патрик откинулся на спинку стула.
— Партнер? В смысле…
— Эд был геем.
Это уже что-то, а может, и нет. По опыту Патрик мог сказать, что Эд, который еще полчаса назад был случайной жертвой, мог оказаться причиной, по которой Питер начал стрелять.
— Никто в школе не знал, — сказала Джоан. — Думаю, он боялся, что это вызовет негативную реакцию. Людям в городе он говорил, что Филипп его старый друг по колледжу.
Еще одной жертвой из тех, кто выжил, была Натали Зленко. Она получила ранение в бок, и ей удалили часть печени. Патрик вспомнил: в списке она значилась как президент клуба геев и лесбиянок в Стерлинг Хай. Она была ранена одной из первых, МакКейб — одним из последних.
