Тогда место Гармониста занимал актер оригинального жанра по кличке Шланг. Он действительно вечно висел шлангом на решетке. Через нее он клянчил закурить у всех, появлявшихся в коридоре, — включая медсестер, врачей и даже самого Царенко. Никто на эти богохульные просьбы не реагировал — даже санитары догадались, что бить Шланга бесполезно.
Однако свою кличку Шланг заработал не этим. Раз в три дня на смене появлялась дежурная медсестра по кличке Свиноматка. Это была толстая, наглая тетка с внешностью продавщицы пивного ларька, ходившая в зеленом эмвэдэшном бушлате на белый халат. При ее появлении Шланг расцветал. Это была его любовь и, возможно, даже взаимная.
— Дай закурить, ну, дай закурить, — гундосил он.
— Дам, если покажешь, — игриво отвечала Свиноматка.
Как и для всякого джентльмена, для Шланга желание женщины было закон. Он тут же спускал штаны, и оттуда вываливалось нечто длиною чуть ли не до колена. Довольная Свиноматка вытаскивала из кармана сигарету и даже давала прикурить. Шланг быстро бежал в дальний угол камеры, но редкому зэку удавалось долететь до середины камеры № 11 с бычком в зубах — его кто-нибудь обязательно перехватывал и валил на пол. В борьбе за сигарету оба бились, пытались выдавить друг другу глаза — тут появлялись санитары. Обоих участников боев без правил привязывали и самих били, а вскоре в камере появлялась та же Свиноматка со шприцами с аминазином.
Особо тщательно за Шлангом охотился зэк по прозвищу Маршал. Кличка приклеилась к этому щуплому блондину с низким лбом из-за его гебефренического бреда. Маршал воображал себя военным и отдавал честь всем проходящим по коридору, и даже салютовал на обходах Царенко. Когда камеру № 11 выводили в туалет, то Маршал пытался вышагивать строевым шагом — насколько это позволяли мегадозы галоперидола, которые он получал. Сидя еще в лагере, Маршал познакомился по переписке с женщиной, после освобождения приехал к ней жить. Потом ни с того ни с сего убил сожительницу и поджег дом — к счастью, хоть подростку-пасынку удалось сбежать.
Маршал имел амплуа клоуна — а чтобы получить его в камере № 11, надо было обладать истинным талантом. Однако Маршал был на редкость пакостный тип.
Вот он лежит на койке у единственного в камере № 11 прохода между койками — там постоянно тусуются три — четыре человека, которые не могут сидеть из-за лекарств. Маршал садится, спускает ноги и, невинно глядя в сторону, ставит кому-то из проходящих подножку. Тот валится на зэка, идущего впереди, получает от того сдачи. Упавший матерится: «Маршал, козел, пидарас, чушка задроченная…» — пытается ударить Маршала, но их растаскивают.
Вечным врагом и ближайшим другом Маршала была звезда циркового шоу по кличке Семенчик (фамилия его была Семенов). Коротышка с непропорционально толстой шеей, он зарабатывал на курево тем, что показывал любому желающему санитару один и тот же фокус. Семенчик открывал рот, складывал кулак — и засовывал его в рот целиком. Позднее он даже усовершенствовал свой фокус и научился поворачивать кулак во рту примерно на 90 градусов. Кулак был не из мелких, так что санитары из новеньких платили за редкое зрелище табаком, не скупясь.
Некогда, освободившись после недолгого срока на малолетке, Семенчик вернулся к себе в деревню и глухо забухал. Настолько глухо, что его выгнала даже родная мать. Семенчик по лестнице вернулся в alma mater на чердак, где продолжил банкет. Однажды, продрав глаза и выглянув наружу, увидел двоюродную сестру — четырнадцатилетнюю девочку, — которая шла по тропинке на ферму. Семенчик зазвал ее к себе — потом то ли изнасиловал и убил топором, то ли убил и потом изнасиловал, — в его изложении версии путались, правду знали только судмедэксперты.
Отношения Семенника с Маршалом были довольно сложными. Ни Маршал, ни Семенчик не упускали случая сделать друг другу подлянку. Цепочка подлянок и ответных подлянок заходила так далеко, что все уже забыли о первопричинах вендетты. Нам только приходилось быть постоянными зрителями этого долгого и насыщенного эмоциями сериала.
В одном сезоне Маршал, вернувшийся из туалета быстрее Семенника, сразу же подскакивал к семеновской койке, сдергивал одеяло и, спустив штаны, начинал быстро-быстро двигать рукой. Успев завершить процесс буквально за несколько секунд, он набрасывал одеяло, после чего мирно укладывался на свое место. Ничего не подозревавший Семенчик ложился на койку, чувствовал что-то мокрое и тут же вскакивал, вытираясь. Он моментально догадывался, что это было и кто преподнес ему «сюрприз», так что набрасывался на Маршала, прыгая по койкам и лежавшим на них людям. Враги схватывались, упав на пол, и там продолжали потасовку. На шум прибегали санитары, Семенника и Маршала растаскивали, избивали и привязывали к койкам. Потом в камеру являлась медсестра и колола обоим аминазин.
Мы видели санитара Сашко — рыжего и кривоногого, как жокей, — он работал в смене с Пашей Побережным. Сашко демонстрировал на привязанном Семеннике свой «фирменный» удар — подсмотрел он его, наверное, у профессиональных рестлеров. Стоя над распластанным телом Семенника, Сашко размахивался всей рукой и сильно бил того локтем по животу. Семенчик охал и материл Сашко, за что тут же получал новый удар — так продолжалось, пока аминазин не начинал действовать, и Семенчик не затихал. Тогда стучать локтем по печени для Сашко теряло смысл.
Однако Семенчик взял свой реванш над Маршалом уже на другой день. Когда следующим вечером зэков гуськом повели в туалет, Семенчик пристроился за Маршалом и сильно толкнул его прямо на стоявшего у двери-решетки санитара. Санитар решил, что Маршал на него напал, сбил того с ног, позвал на помощь других санитаров, и втроем они долго колотили несчастного Маршала ногами. Маршал орал: «Сестра! Избивают!» — медсестра отвечала из процедурки обычным издевательским: «Ничего не слышу!» Вместо оправки Маршала снова привязали и снова вкололи аминазин.
К своему удивлению, я не увидел в камере № 11 никого из киношных маньяков — расчетливых и хладнокровных, хитроумных сочинителей сложных кровавых сценариев. Позднее я понял, что таковые встречаются гораздо чаще в кино, чем в жизни. Настоящие сумасшедшие — слишком занятые люди, чтобы обременять себя долгосрочным планированием. Болезнь стремительно съедает мозг, и сложить два плюс два становится непосильной задачей, а главное — ненужной. Преступление умалишенного — это творческий акт, и, как любой творческий акт, он совершается по наитию и внезапно. В результате слишком часто жертвами обитателей камеры № 11 оказывались близкие люди, которые просто первыми попадались под руку.
Единственным рациональным обитателем камеры № 11 был, пожалуй, молодой якут Ваня. Убив мать, Ваня порезал тело на куски, «законсервировал» маму на холоде, после чего долго питался ею в вареном виде. На вопрос следователя, зачем он это сделал, Ваня простодушно отвечал: «Кусать хоцется».
Когда зэков начинали выводить в туалет, это означало, что проветривание — как и представление — приближается к концу, кормушки скоро закроют. Однако оправку можно было считать самостоятельной частью шоу. К вечеру санитары уставали и зверели сверх всякой меры, матом и затрещинами они гоняли зэков по коридору: «Быстрей двигаемся, дураки! Быстро! Быстро!..»
