На этих эмоциональных качелях и прошла весна 1983 года. Было странно вспоминать, что здесь же, в психбольнице, весна 1976-го проходила тягостно — тогда сидеть на солнышке и смотреть на яркую зелень казалось потерей времени жизни. Однако после СПБ обычная психбольница воспринималась чуть ли не как рай.
Пару раз мы снова прогулялись с Вулисом среди газонов. Весенний воздух пах свободой, и я с Вулисом уже спорил.
— Ладно, Ян Абрамович, диагноз побоку. Но почему СПБ? Вот мы мирно прогуливаемся — я точно особо социально опасный?
— Виктор Викторович, это легко объяснить, — снисходительно улыбался Вулис. — Если бы вы были в дупель сумасшедший — Вулис так и сказал — и сочинили трактат о реформе галактики, то было бы все ясно, и тогда бы вас привезли сюда. Но то, что вы написали, правдоподобно — тут Вулис поправил свою политическую двусмысленность, — не выглядит как бред. Что и создает особую опасность, так как может повлиять на чьи-то политические убеждения.
Спорить дальше не имело смысла. В той Матрице я считался особо опасным сумасшедшим только потому, что был недостаточно сумасшедшим
[93].
Режим в военно-экспертном отделении де-факто отсутствовал, на выходные многие получали отпуска, так что и отделение пустовало. Никто не унижал, не угрожал, не надо было бояться лекарств, ожидать шмонов. Зато можно было вдоволь читать и писать. Уже тогда я думал, что если дадут мне еще полгода «принудки», то не расстроюсь ни на секунду.
Глава II. ПАЛАТА № 6. MADE IN THE USSR
Психбольница была довольно мрачным заведением, но после СПБ я ощущал себя там примерно как Адам, вернувшийся после грехопадения в некогда потерянный рай.
Это было парадоксом, но о причинах либерального отношения Вулиса и КГБ не требовалось много гадать. Обычно такие условия политзаключенным создавались в столицах — для диссидентов, известных на Западе. Об этом никто никогда не говорил, но то, что Вулису уже начали приходить письма из-за границы, звучало в обертонах его разговора. Это и делало меня исключением. Обычно политзаключенным, переведенным из СПБ, создавали такие условия, что перемещение в обычную психбольницу было более похоже на перевод из одного отделения СПБ в другое. В те же условия помещали и тех, кто приходил в психбольницы другим путем.
Диссиденты попадали в общие психбольницы — «психушки» — с трех дорог. Одни так же, как и я, по траектории движения на свободу из СПБ — ну или, если не повезло, то из СПБ в СПБ. Небольшая часть оказывалась там по определениям судов, назначавших им принудлечение именно в общей психбольнице. Ну и основную массу репрессированных отправляли в психбольницы вообще ни за что — по крайней мере, даже по советским законам они не совершили ничего криминального. Их госпитализировали в «административном порядке» — как и меня в 1979 году. По звонку из КГБ наряд милиции и машина скорой психиатрической помощи с санитарами отправлялись к человеку домой — и увозили его оттуда на несколько недель или месяцев в психбольницу.
Причин оказаться в психушке был миллион. Кто-то попадался на распространении литературы «не подлежащей обращению в СССР». Статьи на это не было, но госпитализация за чтение даже дореволюционных книг была нормой. Кто-то оказывался в психушке за свои сочинения — философские, исторические, литературные, особенно часто за стихи.
Чекисты также ценили изобразительное искусство, и художники регулярно становились пациентами психбольниц. Художник и фотограф Валентин-Мария Тиль выставлялся и в Европе, а в июне 1980 года он решил поучаствовать в выставке нонконформистов, планировавшейся у стен Петропавловской крепости, — но не смог. Вместо этого прямо на улице был задержан и госпитализирован в больницу № 5, где провел лето.
В Москве Александр Калугин был задержан милицией по ошибке — Калугин заикается, и в поздний час менты приняли его за пьяного. Когда же в отделении выяснили личность, то известного художника-нонконформиста сразу отправили в знаменитую своим строгим режимом психбольницу № 15 (1986 год). Это было одним из последних припадков советского идиотизма. Ровно тогда в Альбукерке открылась выставка Калугина, но художник не смог на нее приехать — ибо страдал заиканием.
В Киеве в психбольницы отправляли тех, кто отмечал день рождения Тараса Шевченко у памятника поэту. В Литве — за вывешивание национальных флагов.
Формальное членство в диссидентской организации и просто подписание каких-либо открытых писем уже составляли психиатрический corpus delicti. Наконец, можно было просто собираться за чаем или водкой и вести политические разговоры. Конечно, если в разговорах обнаруживалось нечто «клеветническое», то это была уже статья, ну а если нет — то «на всякий случай» отправляли в психушку. Все поводы для госпитализаций было бы слишком долго перечислять.
Украинский студент Виктор Боровский написал курсовую работу по докладу Хрущева на XX съезде — что в 1975 году была уже плохая тема. Говоря о коллективизации, Боровский применил слово «геноцид». Этого было достаточно, милиция поймала его прямо на улице и отвезла в психбольницу. Боровский писал:
Я там находился в течение 3-х месяцев и подвергался тяжелому лечению — за 20 дней мне сделали 10 уколов (кислота и сульфаты
[94]), которые вызывали ужасные физические страдания. Действие такого укола длится несколько дней. Когда мне не делали инъекций, меня заставляли слушать стоны других, вызванные или инъекциями, или электрошоком…
[95].
Не стеснялись пристраивать в психушки и людей известных. В 1964 году популярный в то время актер Юрий Белов в ресторане Дома кино неосторожно и, наверное, нетрезво высказал, что, по его мнению, Хрущева скоро снимут. В ресторане Дома кино уши были повсюду, так что Белова вскоре вызвали в КГБ и «профилактировали» — закрыли на полгода в психбольнице. Скоро произошел переворот, Хрущева действительно сняли — но вместе с карьерой Хрущева на этом закончилась и актерская карьера Белова.
Ставший известным гораздо позднее Никита Джигурда летом 1980 года приходил на Ваганьковское кладбище на могилу Высоцкого и пел под гитару его песни. Как вспоминал Джигурда: Меня отправили в психушку, чтобы там сделать из меня «нормального» человека. Кололи всякой дрянью, лечили электричеством. Я чувствовал себя при этом лечении полным идиотом
[96]. Каждый четвертый автор анонимных «клеветнических» писем, отправленных в газеты и советские органы, также оказывался в психушке без обвинений. Эта статистика известна благодаря отчетам самих глав КГБ для Политбюро. Андропов докладывал, что за 1981 год КГБ выявил 946 авторов анонимных писем и листовок. Только в отношении 36 были возбуждены уголовные дела, но 229 человек отправили по психбольницам
[97].
