Зачем нужно было делать это еще раз, объяснила женщина-криминалист. Оказалось, что при первом снятии мент переусердствовал в садизме, пытаясь свернуть мне пальцы, и те отпечатки не читались.
— Бог все видит, — прокомментировал это сосед, пожевывая «Беломор». Похоже, он, действительно, был христианин.
Вечером того же дня меня увезли на тюрьму — в СИЗО.
Глава VI. В КРЫСИНОЙ НОРЕ
В СИЗО меня привезли в полубессознательном состоянии.
Очнулся на цементном полу в привратке — камере, куда без разбора запихивали всех новоприбывших. Зэки сказали, что вышел из воронка своими ногами — хотя состояние было, как после обморока. Голова кружилась, в горле стояла тошнота, во рту — угарный бензиновый вкус.
Из камеры КПЗ меня вытащил тот самый толстый мент, который в первый день обвинял в шпионаже. На этот раз он не тыкал ключом в бок, но, выведя из дверей к воронку, толкнул так, что, если бы я не увернулся, то выбил бы себе зубы о его металлическую ступеньку — но получилось так, что просто ударил коленку. Поднявшись, протиснулся внутрь машины.
— У-у-у! — загудели скучавшие во чреве воронка зэки. — За что, земляк?
— За политику…
— Ну, сразу видно: в очках, профессор!..
Их представления о профессорах были довольно странными. С десятидневной щетиной и длинными немытыми волосами, я должен был больше походить на афганского моджахеда, чем на профессора. Впрочем, в свете единственной тусклой лампочки трудно было рассмотреть даже свой нос — не то что чужое лицо.
Воронок тронулся, и вместе с другими стоявшими зэками я тут же рухнул на людей, сидевших вдоль стенок. Мы еще не успели выехать из ворот МВД, как стало понятно, что машина, которая вроде бы предназначалась исключительно для перевозки людей, для этого была приспособлена наименее всего.
Воронок 1970-х годов — как и воронок современный — мало чем отличался от его предка, бегавшего по улицам во времена сталинского террора. Он представлял собой стальной куб, поставленный на шасси грузовика, размером примерно три метра на три — этапные воронки, принадлежавшие внутренним войскам, были побольше, милицейские поменьше. По обе стороны от входа в куб размещались еще два или три одиночных отсека — стаканы. Они были предназначены для женщин или особо опасных преступников. В них, правда, часто засовывали и по двое.
Сидений в обычном понимании внутри куба не было. По периметру шла лишь узкая деревянная скамейка, на которой толком не уместился бы и ребенок. На ней вплотную сидели человек двенадцать — уже на выезде из КПЗ в кубе нас было больше. Далее воронок начал объезд городских отделений милиции и судов, и с каждой остановкой «пассажиров» все прибывало.
Стоявшие зэки были вынуждены постоянно балансировать, как серфингисты, ибо на внутренней стальной поверхности куба не было ни ручки, ни даже болта, за которые можно было бы уцепиться. Люди старались сохранять равновесие, упираясь руками в потолок, но силы инерции, земного притяжения, а главное, качество российских дорог — все вместе работало против нас.
Стоило воронку тормознуть у светофора, переехать трамвайный путь или подскочить на ухабе, как все мы дружно валились то в одну, то в другую сторону — и всегда на головы других, сидевших внизу зэков.
— У-у-у, сука! — кричали тогда водителю, пусть он ничего и не слышал у себя в кабине. — Осторожней, нах, давай — дрова везешь, что ли?..
Сидевшему внизу парню, видимо, надоели мои периодические падения, и он предложил пристроиться у него на коленях. Я сделал это с удовольствием, проехав оставшуюся часть пути в относительном комфорте. Позднее выяснилось, что услуга была платной: доехав до тюрьмы, я не нашел в кармане бушлата пачки маргарина — последнего, что осталось от передачи.
Воронок между тем двигался по сложной траектории, объезжая городские суды и отделения милиции. С каждым новым «пассажиром» из куба вытеснялся некий объем воздуха, и дышать становилось все труднее.
Окончательно в газовую камеру воронок превратился на въезде в СИЗО, где мы попали в «пробку», которую образовали воронки, возвращавшиеся со всех районов, а потом на вахте СИЗО. В этом крытом загоне предыдущие воронки уже простаивали какое-то время с работающими двигателями, так что воздух стал густо токсичным и внутрь куба повалил чистый угарный газ.
Я уже не чувствовал жары, духоты, пота, обволакивавшего все тело, ничего — кроме рывков тошноты, грозивших вот-вот прорваться наружу.
Очнулся я на цементном полу камеры. Она была вся забита людьми. Пяток счастливчиков занимал места на единственной короткой лавке, прочие — валялись ничком на полу либо сидели, оперевшись о стену. Никто не разговаривал и даже не курил — наверное, так должны были выглядеть спасенные пассажиры с «Титаника».
Часа через два из камеры начали выводить людей мелкими группками, она постепенно стала освобождаться. К полуночи остался только я один. Устроился на лавке, чтобы в дремоте не упасть на пол, балансировал и попытался заснуть.
Позднее этот сценарий повторялся во всех тюрьмах. На моем личном деле должен был стоять какой-то особый гриф, и принять решение, в какую камеру меня отправить, могло только высшее начальство — ДПНСИ, дежурный помощник начальника следственного изолятора, — а тюремное начальство всегда и всюду, как олимпийские боги, было далеко и трудно досягаемо.
Уже среди ночи в дверях появился пожилой усталый надзиратель, который задал дурацкий вопрос:
— А ты что здесь делаешь?
На глупый вопрос я тоже ответил что-то глупое вроде: «Шел мимо, решил отдохнуть».
Мент хлопнул дверью и исчез, через какое-то время вновь появился, но уже с папкой моего личного дела в руках.
Он поднял меня и повел по подземному коридору, освещенному тусклыми лампочками, горевшими еще к тому же через одну. Значительные участки пола были залиты водой, через которую приходилось перебираться по наспех брошенным доскам. Я бы не удивился, если бы для завершения этой средневековой сцены где-нибудь за поворотом подземного хода горели уже смоляные факелы.
Мы вышли к лестнице, которая вела наверх, ко вполне заурядному деревянному окошку, в котором сидел зэк из хозобслуги. Он выдал мне тюремное имущество:
— мешочек, наполовину заполненный комками ваты, — это называлось «подушкой»;
— серую наволочку;
— тощее байковое одеяло;
— серый холщовый мешок — матрасовку, — который в тюрьме используют вместо простыни, надевая на матрас;
— вафельное полотенце размером не больше пары носовых платков;
— алюминиевую кружку и ложку.
После легкого шмона — особо ничего искать мент не старался — мы двинулись дальше и оказались в бане.
