Из уазика за ногу меня вытянул незнакомый надзиратель в белом халате поверх обычной формы МВД. Я тут же сделал попытку свалиться в грязь, но надзиратель поддержал «на плаву».
Вахта, высокая бетонная стена, поверх которой тянулись электрические провода, укрепленные на толстых изоляторах. Надзиратель проверил дело, попытался задать стандартные вопросы: имя, фамилия, отчество, год рождения, статья?.. — в ответ я мычал что-то невразумительное, язык продолжал болтаться инородным предметом во рту.
Надзиратель покачал головой, хотя и без удивления — похоже, такое зрелище было ему привычно. Мы прошли через вахту, зашли в дверь желтого дома старой постройки и сразу спустились в подземный переход.
Там было душно и влажно. Противно пахло прачечной и кислой капустой. Навстречу попалась группа людей, одетых в старые латаные пижамы. Их лица были худыми, головы стрижены наголо, глаза как будто застыли. Они провожали меня взглядами, как зомби, поворачивая всей головой. Надзиратель завел в комнату с обитыми цинком столами, кинул белье и пижаму, такие же заштопанные, как и на тех заключенных, и заставил переодеваться.
— Где я? — язык не слушался, и получилось нечто вроде «Дээ а?»
— В больнице.
— Какой больнице? («Аагой балницэ?»)
— В специальной психиатрической больнице МВД. В Казанской СПБ.
Полностью одеться не удалось — я все же отключился, пусть и ненадолго. Надзиратель привел меня в чувство, шлепая по щекам. Из своих вещей остались только носки и кулек с продуктами — все прочее было уложено в мешок и отправлено на склад.
Далее надзиратель тащил меня уже на себе по подземному переходу. В торце его справа и слева находились две двери с квадратными окошками. Направо было Первое строгое отделение, дверь открылась, надзиратель передал меня, как вещь, из рук в руки, санитару из зэков. Завели в камеру, я рухнул на койку и тут же отключился.
Самый страшный день в жизни подошел к концу. Ибо кончается все. Даже ужас и боль.
Глава IX. КАЗАНСКАЯ СПБ
На другой день после прибытия в СПБ меня вызвала врач — Людмила Петухова. Я все еще плохо стоял и еще хуже говорил.
— Что вы натворили в тюрьме? — спросила она тоном, каким следователи допрашивают серийных убийц. Я объяснил. Петухова посмотрела на меня, бледного и зеленого, махнула рукой и отправила назад в камеру, не назначив лекарств, приходить в себя.
Первое отделение было расположено в полуподвале, прямо напротив него было расположено Второе отделение, так же «строгое». В нем с 1969 года в одиночке сидел Виктор Ильин — человек, покушавшийся на Брежнева.
Это покушение сегодня уже имеет несколько версий. Антисоветски настроенный инженер, отправленный служить в армию — и человек явно психически неуравновешенный, — объявил, что собирается убить Брежнева. За день до покушения он взял из оружейного склада два пистолета и отправился в Москву, где в последний раз в истории советские вожди встречали космонавтов.
Далее началось нечто непонятное. Похоже, об антисоветских разговорах Ильина кто-то доносил в КГБ, — но КГБ почему-то не действовал. Перед отъездом Ильин заехал на квартиру родственника, служившего в милиции, и забрал там из шкафа милицейский плащ (вся милиция и КГБ к тому времени уже перешли за зимнюю форму). Сел на поезд и утром был в Москве.
Андропов отправил депешу, согласно которой у него имелась информация о готовящемся покушении, — но ничего более не предпринял. Среагировал ближайший друг Брежнева, генерал Семен Цвигун, отправленный в КГБ, дабы лично надзирать за действиями чекистов. Он настоял, чтобы машина Брежнева вышла из кортежа на Якиманке и въехала в Кремль окольным путем — через Спасскую башню.
Кортеж между тем двигался к Боровицкой, куда отправился и Ильин. Официальная версия, будто бы Ильин стрелял от домов у Боровицких ворот, опровергнута дважды — самим Ильиным и космонавтом Леоновым. Оба утверждают, что стрельба случилась у здания Оружейной палаты, уже в Кремле.
Как террорист туда попал, мы этого не узнаем никогда. По словам Ильина, он просто встал между двумя цепями чекистов из Девятого управления. Те, правда, были в теплых милицейских шинелях и зимних шапках, так что Ильин в своем милицейском плащике поверх армейских брюк сильно выделялся. К нему подошел командир, спросил: «Почему здесь стоишь?» — Ильин ответил: «Куда поставили, там и стою». Как ни странно, старшего офицера КГБ, обязанного отвечать за безопасность высших лиц государства, такой ответ вполне устроил.
Ильин стрелял сразу из двух стволов. Он не знал, что в «Чайке» едет не Брежнев — который уже к тому времени спокойно прибыл в Кремль, а космонавт Леонов. Ильин убил водителя, прочих не достал. Странно и то, что стоявшие рядом сотрудники Девятки не двинулись в его сторону. Ильина сбил мотоциклист из кортежа.
Ильина после ареста признали невменяемым. Весь срок — вплоть до перестройки — он будет сидеть в одиночной камере Второго отделения. Видимо, расчет был на то, что он умрет — если не от лекарств, то от условий, — но он остался жив, пусть ничего и не сказал даже после освобождения. Все 18 лет КГБ больше всего заботился, чтобы у Ильина не было контактов с другими зэками. В 1970-е медсестру, которая разрешила передать ему продукты из другой камеры, сразу уволили.
В соседнем Первом отделении по обеим сторонам коридора, как в обычной тюрьме, шли маленькие камеры, заполненные под завязку. В моей стояли пять коек, три из них — вплотную, так что двоим, лежавшим у стены, всякий раз приходилось перелезать через спинку средней койки и ноги обитавшего там зэка.
Тот зэк был уркой, сидевшим ранее на строгом режиме, так что был привычен к таким вещам и воспринимал их как само собой разумеющееся. Звали его Сергей Кропачев, в соседи он взял себе подростка-татарина по имени Ильдус. Кропачев явно имел какие-то намерения в отношении Ильдуса, прикармливал его и обращался к нему как к равному. Словом, как обычно делают урки, когда хотят залучить какого-то новичка себе в шестерки, а то и в любовники.
Ильдусу такое обращение льстило, так что он по мелочи шестерил. Он прятал нелегальную кропачевскую махорку у себя в матрасе и угощал его разными вкусностями из передач. Ильдус был местный, казанский, и приносил их с регулярных свиданий с матерью.
Два других сокамерника были серьезно больны. Один из них сидел за кражу чемодана из вокзального ресторана. Украл он его ни за чем: голоса, с которыми он постоянно разговаривал даже в камере, приказали этот чемодан прихватить. По словам зэка, он еще пытался спорить, но голоса пригрозили, так что пришлось подчиниться. Сутками он лежал у себя в углу, что-то шептал, ругался с кем-то воображаемым, от злости мотал головой, вскакивал и, нервно прошагав с полчаса и чуть успокоившись, снова лез к себе в угол.
По крайней мере он был безобиден, но лежавший напротив меня через проход Вася Усов был наказанием всей камеры. За что он сидел, понять было невозможно. Версии постоянно менялись: то Вася говорил о какой-то спекуляции автомобилями, что было маловероятно, то что утюгом ударил тещу, и этому уже можно было поверить. Днем Усов вел себя спокойно, хотя и с постоянными странностями. На прогулке он всякий раз проделывал один и тот же трюк. Вроде бы спокойно гуляя по тропинке вокруг газона, вдруг застывал по стойке смирно и через пару секунд солдатиком падал лицом в снег. Медсестра заставляла зэков его поднять и поставить, прислонив к деревянному забору. Вася какое-то время стоял, после чего снова падал, и во время прогулки это повторялось несколько раз.
