Егор Волков, работавший на стройке, вспоминал, как предупреждал бригадира Кулеша: «Зимой все стены промерзнут, будет как на Северном полюсе». Кулеш отвечал: «Если закончим в срок, то уйдем на следующую комиссию. Тут надо о себе думать». Кулеш и вправду в следующую комиссию ушел — после чего еще три раза возвращался в СПБ в те самые промерзающие камеры, которые сам и строил, — чем отработал свою карму сполна.
Начальство на эту халтуру смотрело сквозь пальцы. Еще хуже получилось при строительстве Седьмого и Восьмого отделений. Их приклеили вплотную к главному корпусу, причем пристройку сделали трехэтажной, но по высоте она оказалась почти вровень с двухэтажным старым корпусом. Это удалось за счет простого фокуса: потолки там сделали гораздо ниже, чем положено по строительным стандартам.
Восьмое отделение оказалось наихудшим. Летом в его камерах было нечем дышать, зимой за ночь пар замерзал на потолке и, оттаяв утром, капал вниз на людей и в миски с супом (ели, накрывшись бушлатами с головой — тогда капель хоть не попадала в миски). Как и в Пятом отделении, зимой там спали под бушлатами поверх одеял, утром в камере стоял громкий кашель — зэки были насквозь простужены.
На этом расширение СПБ закончилось, ибо больше расширяться стало некуда. С одной стороны была улица, с другой — военная база. Зэков начали напихивать в камеры до предела, а то и сверх.
Ко дню моего прибытия в СПБ там сидело уже более семисот заключенных. Чуть больше половины «контингента» прибывало из СИЗО. Больше трети привезли в СПБ из лагерных психбольниц — где они оказались, досыта отведав всех прелестей ГУЛАГа и потеряв в результате рассудок. Это были самые несчастные люди: многие из них уже почти досидели свои срока — но после прибытия в СПБ «срок» обнулялся. В СПБ он был «резиновый», так что многие на три — четыре года пересидели свои срока по приговору суда. Еще кого-то переводили, минуя СИЗО, прямо из обычных психбольниц.
Причины многократного роста «психиатрического ГУЛАГа» легко понять, оценив разницу в «контингенте» в начале 1950-х и в начале 1980-х. Как описывал Владимир Гусаров, в Казанской ТИБ было только две категории «контингента» — политические и убийцы. В мое время убийц было чуть больше трети, еще треть сидела за различные «тяжкие преступления», в том числе и драки, ну, а прочие могли быть кем угодно — от мелких воришек до совершивших преступление по неосторожности.
Конечно, присутствовал и «контингент» политический — кто-то по соответствующей статье, кто-то за попытку побега в Китай, кто-то по уголовным обвинениям. Политических в СПБ постоянно находилось десять — пятнадцать человек, почти все в здравом уме и рассудке, так что и «политический» здесь, по умолчанию, означало «нормальный».
«Вечным» политзаключенным Благовещенской СПБ, постепенно становившимся еще при жизни легендой, был Егор Волков — бригадир строителей из Находки, арестованный в 1967 году за организацию забастовки. Тогда его бригаду отправили на объект, который по отчетам был уже закончен. Фонды были потрачены — не исключено, что просто разворованы, — так что, отработав месяц, рабочие не получили ни копейки зарплаты.
Две бригады бросили работу, отправились в горком партии, где доказали свою правоту кому-то из начальства — после чего получили деньги. Однако на следующий месяц картина повторилась. Тут уже рабочие, и Волков в первую очередь — ибо как бригадиру отвечать перед рабочими приходилось ему — возмутились не на шутку.
Они снова отправились в горком, но уже к первому секретарю, пробившись сквозь милицейскую охрану, и в кабинете объявили, что никуда не уйдут до тех пор, пока не получат своей законной зарплаты.
— Что нам делать? — спрашивал Волков перепуганного секретаря. — Мужикам идти воровать, а бабам — на панель?
Кроме этого, резкий на язык Волков наговорил еще много плохих слов про КПСС и вообще про советское государство. В итоге зарплата была выплачена, но через две недели Волкова арестовали за «устное распространение клеветнических измышлений». Сажать в лагерь бунтаря и явного лидера КГБ побоялся, его признали «невменяемым» и отправили в СПБ.
Здесь Волков прошел по всем кругам ада. Его кололи, наверное, всеми имевшимися в арсенале психиатров нейролептиками, заодно сульфозином и скипидаром. Новопоступавшие нейролептики сначала назначали ему, причем в немалых дозах. По природе крепкий, Волков в СПБ перенес туберкулез и еще с полдесятка вызванных медикаментами болезней, включая язву желудка и гепатит, но не сдался и виновным себя признать отказывался — до самого конца.
Дважды Волкова освобождали из СПБ, отправляя в обычную больницу, и дважды оттуда его снова возвращали в СПБ. В конце концов, догадавшись, что нашла коса на камень, Волкова оставили в покое, перестали давать нейролептики и поместили в лучшее, Шестое, рабочее отделение. Там он проходил «лечение» методом, который как психиатры, так и зэки называли с изрядной долей иронии «стенотерапией».
Инженер из Якутска Николай Ганыпин не был так удачлив. Он уже отсидел десять лет в сталинских лагерях, получил реабилитацию, но писал мемуары, за что и угодил снова за решетку в 1969 году. Пробыл в СПБ он недолго: на другой год его выписали уже в предсмертном состоянии — рак желудка. По слухам, Ганьшин скончался еще в приемном покое обычной психбольницы, не дойдя до отделения.
С самого основания СПБ там находился Григорий Яндышев — бывший военный летчик, попавший в плен еще во время Финской войны. За это он отсидел пятнадцать лет вплоть до реабилитации при Хрущеве, а в 1964 году был арестован снова. Психиатрический ГУЛАГ оказался для него похуже сталинского: Яндышев уже не вышел из него на свободу и умер в СПБ в 1971 году.
По «второму кругу» в СПБ оказался и другой сталинский зэк — бывший простым рабочим, экономист по образованию, Дмитрий Рябованов из Хабаровска. Рябованов принадлежал к довольно многочисленной в СССР секте «истинных ленинцев», считавших, что Сталин «исказил ленинизм». Для исправления «искажений» вместе с другими рабочими Рябованов устроил марксистский кружок, где в основном занимались чтением классиков марксизма. Когда в 1968 году КГБ потребовал прекратить этим заниматься, Рябованов написал письмо Брежневу, жалуясь, что на заводе «за разъяснение трудов Энгельса, Маркса, Ленина преследуют всевозможными средствами» — чем и подписал себе ордер на арест.
Еврей из Биробиджана Евгений Шахнюк сел в восемнадцать лет за распространение «сионистских листовок». Он пробыл в СПБ пять лет, и в декабре 1980-го еще там находился — его выпишут в общую психбольницу через месяц после моего приезда.
Пять лет пробудет в СПБ и капитан дальнего плавания из Владивостока Саламат Чураев. Его «преступление» заключалось в том, что в 1976 году во время стоянки в заграничном порту он без разрешения ответил на приглашение капитана стоявшего рядом американского торгового судна — и отправился в гости к американцам. По прибытии во Владивосток Чураев попадет под пресс гэбистской «профилактики»: его понизят в должности, снимут с заграничных рейсов, исключат из партии. Гордый чеченец будет жаловаться, на партсобраниях наговорит много криминального — за что и получит статью 190-1.
