– У меня в заведении. Витрины не горят, просто открывайте
дверь и входите.
– Хорошо, я выхожу через десять минут, – твердо сказал
Мейсон.
Он повесил трубку, а Шастер, оставив Брэндона у двери,
пересек холл быстрыми нервными шагами и схватил Мейсона за полу пиджака.
– Вы этого не сделаете! – объявил он. – Вы не можете так
уйти! Это чудовищно! Я буду жаловаться! Это шантаж!
Мейсон оттолкнул его рукой и сказал:
– Вернитесь лучше к своим лекциям, Шастер. Никто не может
обвинить вас в их излишней сухости.
Мейсон достал из кармана платок и вытер лицо. Шастер
возбужденно подпрыгнул, точно терьер, лающий на быка:
– Вы же знали, что нельзя нарушать завещание, завещание так
же верно, как золото! Что вы натворили? Пытаетесь пришить моим клиентам дело об
убийстве? Ничего не получится! Вы с вашим привратником наживете кучу
неприятностей! Кучу! Вы слышите? Вы…
Его прервал окружной прокурор Бергер, вошедший в
сопровождении Глассмена. Лицо Бергера выражало недоумение.
– Мейсон, – сказал он, – вы что-нибудь знаете о бриллиантах,
которые находятся у вашего клиента Эштона?
– Нет, но мы можем его спросить, – предложил Мейсон.
– Кажется, надо с ним поговорить. Очевидно, он тут замешан.
Вмешался Шастер:
– Нарушение закона! Все подтасовано! Это Мейсон состряпал,
чтобы нарушить волю покойного.
Мейсон вежливо улыбнулся:
– Я вас предупреждал, мистер Шастер, что всегда бью
неожиданно?
– Вы хотите, чтобы я позвала привратника? – спросила пожилая
женщина в халате.
Тут в комнату шаркающей походкой вошел Оуфли в халате и
домашних туфлях.
– Вы кто? – спросил женщину Бергер.
– Экономка, – вмешался Оуфли, – миссис Пиксли.
– Лучше бы пойти допросить привратника, не предупреждая его
специально, – предложил Бергер.
– Послушайте, – сказал Мейсон, – не кажется ли вам, что в
данных обстоятельствах я должен быть в курсе того, что вы узнаете?
– Идемте, – пригласил Бергер. – Вы будете в курсе, но не
перебивайте ни вопросами, ни советами.
Шастер заметался вокруг стола.
– Вы за ним хорошенько следите, – предупредил он. – Он все
это дело из пальца высосал.
– Замолчите, – бросил Том Глассмен через плечо.
– Идемте, – сказал Бергер миссис Пиксли. – Покажите дорогу.
Женщина пошла по коридору, задники ее туфель шлепали на
ходу. Пол Дрейк пристроился рядом с Перри Мейсоном. Оуфли отстал, чтобы
поговорить с Шастером. Бергер держал под руку Сэма Лекстера.
– Странная женщина эта экономка, – тихо заметил Дрейк. – Все
мягкое, кроме рта, а уж он такой жесткий! За счет остального.
– Под этой мягкостью, – ответил Мейсон, оглядывая фигуру
женщины, – масса силы. Мускулы скрыты под жиром, но она очень сильна. Обратите
внимание, как она держится.
Женщина вела их по лестнице в подвальный этаж. Открыла
дверь, прошлепала по цементному полу, остановилась перед следующей дверью и
спросила:
– Постучать?
– Нет, только если заперто, – сказал ей Бергер.
Она повернула ручку и распахнула дверь. Мейсон не мог
разглядеть внутренность комнаты, но он видел лицо экономки. При свете, падающем
из комнаты, он увидел, как ее полное лицо застыло в диком ужасе. Ее твердые
губы раскрылись – и он услышал крик.
Бергер выскочил вперед. Экономка покачнулась, воздела руки,
колени ее задрожали, и она начала оседать. Глассмен тоже устремился в комнату.
Оуфли поддержал экономку под мышки.
– Спокойно, – сказал он. – Что случилось?
Мейсон протиснулся мимо них.
Кровать Чарльза Эштона стояла под открытым окном. Окно
располагалось на уровне земли. Оно было подперто палкой, отверстие составляло
пять-шесть дюймов, как раз столько, чтобы мог пройти кот. Кровать стояла прямо
под окном, а на белом покрывале была масса грязных кошачьих следов – и на
подушке тоже. В постели лежал Чарльз Эштон с искаженным лицом. Достаточно было
взглянуть на выпученные глаза и высунутый язык, чтобы опытные люди поняли,
отчего он умер.
Бергер повернулся к Глассмену:
– Не пускайте сюда никого. Позвоните в отдел убийств. Не
выпускайте Сэма Лекстера из поля зрения, пока все не выяснится. Я буду здесь и
все осмотрю. Начинайте!
Глассмен повернулся, задел плечом Мейсона и извинился.
Мейсон вышел из комнаты. Глассмен захлопнул дверь:
– Пропустите меня к телефону. Мистер Оуфли, не пытайтесь
удрать.
– Почему это я должен удирать? – обиделся Оуфли.
– Не делайте никаких заявлений! Не делайте никаких
заявлений! – истерически умолял Шастер. – Молчите, говорить предоставьте мне!
Неужели не понимаете? Ведь это убийство! Не разговаривайте с ними. Не подходите
к ним. Не…
– Закройте рот, – воинственно подступил к нему Глассмен, –
или я сам заткну его!
Шастер увильнул от него, точно белка, беспрерывно бормоча:
– Никаких заявлений! Никаких заявлений! Разве вы не
понимаете, что я ваш адвокат? Вы же не знаете, в чем вас хотят обвинить!
Молчите! Дайте мне говорить вместо вас.
– В таких разговорах нет необходимости, – заверил его Оуфли.
– Я так же хочу знать истину, как эти должностные лица. У вас истерика.
Помолчите и успокойтесь.
Когда все поднимались по лестнице, Перри Мейсон, отстав,
наклонился к Полу Дрейку.
– Побудь здесь, Пол, – попросил он, – посмотри, что будет.
Постарайся увидеть все, что сможешь. А не сможешь увидеть – пусть работают твои
уши.
– Смываешься? – спросил Дрейк.
– Есть еще срочные дела, – ответил Мейсон.
Поднявшись по ступеням, Глассмен поспешил к телефону. Мейсон
повернул направо, прошел через кухню, спустился с крыльца и оказался в дождливой
ночи.
Глава 8
Электровывеска, прославляющая «Вафли Уинни», не светилась.
Над дверью горел ночник. Перри Мейсон повернул ручку – дверь отворилась. Мейсон
закрыл ее за собой, прошел между стойкой и столиками и оказался перед еще одной
открытой дверью. В комнате было темно. Он услышал, как всхлипывает женщина.
Мейсон сказал: «Хэлло!» Щелкнул выключатель. Комната осветилась мягким светом
настольной лампы под розовым шелковым абажуром.
У стены стояла односпальная кровать. Видны были два стула,
стол и книжный шкаф – грубо сколоченные деревянные ящики из-под консервов.
Самодельный шкаф был полон книг. Угол комнаты отгораживала портьера, за ней –
через щель – Мейсон увидел душ, напоминавший гусиную шею. На стене висело
несколько фотографий в рамках. Несмотря на скромную обстановку, в комнате
царила атмосфера домашнего уюта. На столе – фотография Дугласа Кина в рамке.
