Он пытался восстановить в памяти события прошлой ночи: мычание коровы, свеча, выход в коровник, сигарета… Помнил, что затянулся и очнулся с головной болью. Ирена трясла его и повторяла его имя. Его вырвало, он снова погрузился во мрак. Когда открыл глаза, лежал уже в своей кровати, а рядом сидели родители. Седой отец и мать, похожая на тень. Напуганные больше, чем он. Ирена ходила взад-вперед по комнате и грызла кончик косы.
Отец сходил за ружьем, к которому и так не было патронов, а потом обошел все хозяйство. Вернулся с черным пистолетом на вытянутой руке.
– Люгер, – сказал он, не сводя глаз с оружия. – Немецкий.
Ян протянул руку под кровать и с трудом достал завернутый в тряпку предмет. Заряженный. Тяжелый. Повертел его в руках. Зачем кому-то понадобилось бить им по голове, вместо того чтобы выстрелить? Боялся шума? Может, потом он хотел пробраться в дом и…
В ту же секунду послышался скрип подъезжающей телеги. Когда он убирал пистолет обратно под кровать, дверь с треском открылась и в комнату заглянула бесцветная голова его младшего сына.
– Пап, знаешь, какую женщину мы видели с Казем? – спросил мальчик, подбегая к кровати. – У нее такой нос, что можно было бы…
– Нос как кочан цветной капусты, – перебил Казю, входя к отцу походкой мальчика, который совсем скоро перестанет быть мальчиком.
Он был высокий для своего возраста. Грудь широкая, а на предплечьях переплетались вены.
Ирена зашла в комнату, чтобы прогнать оттуда ребят, но Виктусь не отреагировал на ее слова. Он стоял неподвижно и смотрел на оружие в руках отца.
– Что это? – спросил.
– Пистолет, – объяснил Казю, поравнявшись с матерью по дороге на кухню. – Их использовали на войне плохие люди.
– Плохие люди?
– Не бойся, сынок, – успокоил его Ян, заворачивая люгер в тряпку. – Мы закопаем его где-нибудь далеко или поедем в Шалонки и выбросим в пруд. Все будет хорошо. Если хочешь, можешь даже поехать со мной.
Виктусь покивал головой и вышел во двор. Он хорошо помнил цифры 6795, которые увидел на пистолете плохого человека.
* * *
Родители приходили к ним почти каждый день. Сабина старалась помогать Ирене по дому, Вавжинец пытался объяснить Яну, что они уже в безопасности, ведь тот, кто на него напал, скорее всего был обыкновенным бродягой. В Пёлуново уже несколько лет не видели никого подозрительного. Помимо этих заверений отец Яна приносил ему неожиданно много консервных банок. Банки помидоров, банки кукурузы, банки горошка, банки персиков, банки варенья и мармелада.
– А собственно, откуда у тебя столько всего? – как-то раз спросил Ян.
– А что это ты такой любопытный? Невкусно?
Ян лишь пожал плечами и вышел на улицу. Он уже пару дней ухаживал за животными и работал в поле. Голова иногда побаливала, но жить было можно.
– Иренка говорит, ты орешь по ночам как резаный, – сказал отец, подойдя к нему. – Ты что, баба? Не стыдно тебе?
Ян посмотрел на него и покачал головой.
– Ничего ты не понимаешь.
– Ну так объясни.
– Мне много лет почти каждую ночь снится эта женщина.
– Немка?
– Угу. Стоит на телеге и кричит на меня. Я вижу вблизи лицо, эту ее темную бородавку около носа и еще глаза.
– Ну и что?
– Думаешь, добралась она до Германии?
– Откуда мне знать. Может, добралась, может, нет. Мне ее вообще не жалко. Вот меня кто-нибудь жалеет, Янек? Черт подери, мы там вкалывали, как животные… Но это давно миновало, нечего и вспоминать. Война – это война, сынок. Что тебе посоветовать? Тут у тебя заботы посерьезнее. О земле заботься. О детях. Говорят, Виктора в школе донимают.
Ян лишь вздохнул, а отец похлопал его по плечу и пошел к дороге. На ходу обернулся и сказал:
– А если хочешь знать, откуда эти банки, заходи сегодня после ужина. Один заходи.
* * *
Спустя неделю после кровавой познаньской забастовки на Заводе имени Иосифа Сталина и за две недели до аварии на катовицкой шахте «Божьи дары» Йохан Карл Пихлер решил отправиться домой.
[12]
Небо неторопливо серело. Еще минута. Еще только минута, и он пойдет.
Пихлер прикидывал, сколько километров в день он сможет пройти в таком состоянии. Поселившись в канаве, он перестал думать о возвращении на родину, ибо превратился в Лоскута, животное, червя, а у червей не бывает родины и им некуда возвращаться. Теперь он понимал, что должен идти. Понимал, что его будут искать. Ему было жаль покидать эти кусты. Он посматривал на черную воронку сточной трубы, в которой так долго спал. В тени было безопасно.
Может, каким-то чудом удастся пересечь границу. Он пообещал себе, если Бог убережет, посвятить ему жизнь и уйти в монастырь. После того, как сова едва не разорвала его голову на части, Йохану хотелось быть одному. По ночам он молился.
Он еще раз огляделся по сторонам и поднял из травы небольшой узелок с двумя буханками хлеба, украденными в одном хозяйстве. Пора домой.
* * *
Они стояли в лесу вчетвером и молча курили. Вавжинец давился кашлем.
– Если опять будут костюмы, мать их, пойду в них пахать, наверно, – шепотом нарушил тишину один из братьев Грабовских.
– Так продай их, – тихонько подсказал ему Вавжинец.
– Всем, кому мог, уже продал. И еще одиннадцать штук осталось, мать их.
– Будет уголь, – заверил второй брат. – Точно будет уголь.
Деревня Хелмце ничем не отличалась бы от находящегося в шестнадцати километрах Пёлуново, если бы не проходящая через нее угольная магистраль Силезия – Гдыня. Товарные поезда проезжали там в среднем каждые восемь минут, чем уже несколько месяцев пользовались отец Яна и два его друга. Они запрыгивали в вагоны и сбрасывали оттуда все, что только можно было, потом грузили трофеи на телегу и складировали в сарае. Как правило, их добычей становился уголь, но в последнее время чаще попадались банки консервов, рубашки, игрушки и мужские костюмы.
– Вскакиваем на этот, – сообщил из темноты Вавжинец, и мозолистая рука похлопала Яна по плечу.
– Все в порядке?
– Все в порядке, – ответил мужчина шепотом.
Поезд, похоже, замедлял ход на повороте у леса и плелся теперь прямо к ним, темный и тяжелый. Прыгали друг за другом.
Вавжинец рванул металлическую ручку, дверь поддалась. Ян последовал его примеру. Зашел в вагон и ждал, пока глаза привыкнут к новой темноте.
