У Бронека была диарея.
Он не мог держать себя в руках.
Боялся.
Впадал в эйфорию.
Рассчитывал, что она не приедет.
Молился, чтобы приехала.
Жалел, что ее пригласил.
Жалел, что познакомился с ней.
Жалел, что она сюда переехала.
Жалел, что жалел.
Один раз станцевал с Хеленой и один – с женой Пшибыляка, успевшей напиться с поразительной скоростью, а потом пошел проверить, что у Пса, что у Эмилии, что у коров и что в хлеву.
Пес пил воду, Эмилия читала, коровы лежали, в хлеву все тоже было без изменений.
Бронек вернулся на лавку и выпил с гостями еще по одной.
Не приедет.
Наверное, занята. Видимо, забыла. Может, плохо себя чувствует. Возможно, он произвел на нее скверное впечатление.
Не приедет.
Он еще потанцевал, поболтал с Фронцем, съел горсть малины и снова выпил.
Не приедет, уже слишком поздно.
Впрочем, ему вообще все равно. Хочется просто спокойно посидеть. А они пусть танцуют.
Он предпринял заранее обреченную на провал попытку отказаться от очередной рюмки, – на помощь к Фронцу немедленно подоспел Пшибыляк, и нельзя было не выпить, – и тут за его спиной раздалось покашливание.
Он обернулся, пролив водку на штаны.
Приехала.
* * *
Не одна. С мужчиной, белым, как снег, высоким, коротко стриженным, трудноопределимого возраста. Он шел медленно и осторожно, словно боялся пораниться воздухом. Глаза узкие и красные.
– О Господи, – прошептала Турковская.
Пара остановилась недалеко от лавки. Бронек поздоровался с Иреной, потом с ее сыном, улыбнулся, подбоченился.
Все резко затихли.
– Добрый вечер, – сказала Ирена. – Простите за опоздание. Автобус не ходил.
Ответом ей были испуганные и озабоченные взгляды. Пшибыляк озирался, будто ожидая, когда кто-нибудь разъяснит ему, что это просто глупая шутка.
Тишина жутковато затягивалась, и когда стало казаться, что все будут стоять так до скончания веков, Хелена подошла к гостям и доброжелательно их поприветствовала.
– Прошу извинить, мы тут скромно, – объяснила она с улыбкой. – Это просто танцы. Угощайтесь, пожалуйста. Пирог очень вкусный. Выпьете?
Ирена взяла протянутую рюмку и молча осушила ее содержимое, а белый мужчина покачал головой и, натянув на лицо что-то вроде улыбки, ответил:
– Спасибо, но я плохо переношу алкоголь.
Довольно долго слышался только тихий шум граммофона.
Жена Пшибыляка обмахивалась рукой на лавке, сам он стоял рядом. Фронцы болтались по двору, словно не могли решить, оскорбили их только что или заинтриговали. Турковский смущенно улыбался. Бронек повышенным голосом заговаривал то с Хеленой, то с кем-нибудь из соседей, потом принялся копаться в граммофоне, и вскоре зазвучали первые ноты песни Анджея Богуцкого «Знаешь ли ты, моя маленькая». У всех на глазах он подошел к Ирене и пригласил ее на танец. Турковские стали неуверенно дрыгать ногами, а Фронц пригласил Хелену. Пшибыляки наблюдали за новоприбывшими с неумело скрываемым удивлением.
Бронеку казалось, что каждый сустав в его теле двигается в собственном режиме. Его танец преимущественно состоял из рывков.
– Ты не обманывал, – заметила Ирена, когда он наступил ей на ногу в третий раз. – Ведешь мастерски.
– Мало кто может это оценить. Люди, как правило, не разбираются.
Он очень хотел сказать что-нибудь забавное, но, когда ему почти пришла в голову одна идея, Ирена внезапно замерла, вперившись во что-то за его спиной. Он обернулся и увидел ее сына, который с раскинутыми руками и закрытыми глазами кружился посреди двора.
Играла «Моя Доротка», а он словно парил над землей. Изгибался, бросался всем телом в разные стороны, поднимал руки над головой и сплетал их перед собой.
Метался. Кидался. Подпрыгивал, словно слышал какую-то свою мелодию. Турковские перестали танцевать. Фронц запутался в шагах. Бронек и Ирена еще немного потоптались, но потом остановились и вместе с остальными смотрели на Виктора.
Эмилия стояла перед домом. В свои двадцать семь лет она не походила ни на мать, ни на отца. Светлые, беспорядочно торчащие волосы и заметная щербинка между зубами. Маленький нос. Веснушки. Она села на ступеньки. Обхватила колени руками.
Виктор танцевал. Он весь дрожал. Тяжело дышал и утаптывал землю. Руки летали в воздухе, почти невидимые. На голове блестел пот.
Наконец он остановился. Грудь быстро поднималась, а пот стекал по шее. Он с удивленным лицом оглядел собравшихся и задержал взгляд на Эмилии.
– Сынок… – сказала Ирена, продолжая держать Бронека за руку.
Он не ответил.
Эмилия встала и вернулась в дом.
* * *
Она лежала на спине и смотрела в потолок. Руки, сжатые на одеяле, обгрызенные ногти. Глубокая ночь. Шум в голове. Лежала и чувствовала, что уже почти ничего не весит. Дышала медленно и боялась, что ударится о потолок.
Каждые полчаса раздавался мерный шум поезда, ползущего сквозь темноту. Нижняя губа кровоточила от прикусывания.
На потолке танцевал белый мужчина с красными глазами. Танцевал, как Бог. Его зовут Виктор, – это все, что она услышала из разговора родителей перед сном. Виктор. Она никогда не знала никого с таким именем. От коллег по работе слышала об антихристе, переехавшем в Коло со своей сексуальной рабыней. Эмилия не знала, как выглядят антихристы, но была уверена, что по-другому. Не так хрупко. Не так печально. Виктор напоминал ей двухнедельного щенка, которого хочется тискать и при этом не составляет труда нечаянно задушить.
В понедельник после работы она прошлась по улицам Сенкевича, Торуньской, Колейовой и обратно, потом еще зашла на остров и побродила по парку. Во вторник проделала тот же путь. В среду мучилась расстройством желудка, а в четверг получила письмо.
Обнаружила его у дома. На желтом конверте виднелось ее имя. Огляделась по сторонам, но никого не заметила. Читала на кухне, стоя.
Уважаемая пани Эмилия,
я бы очень хотел с Вами познакомиться, но предполагаю, что Ваши родители, вероятно, не желают, чтобы такой человек, как я, выстаивал перед их домом. Потому и осмелился подбросить это письмецо, когда Вы будете возвращаться с работы.
Если бы Вы не имели ничего против встречи со мной, пожалуйста, наденьте завтра ту же юбку, которая была на Вас вчера, т. е. в среду. Бежевую с черной полосой внизу. Кстати, очень красивую. А еще на всякий случай помашите рукой, когда выйдете из здания школы, – дабы избежать недоразумений, ведь я не знаю, сколько у Вас юбок.
