Это мое первое письмо. Возможно, коротковатое.
Чтобы заполнить оставшееся место, я, если позволите, размашисто подпишусь.
Виктор
P. S. Знаю, что хорошим тоном является написать некий P. S., но не представляю, что бы это могло быть. Поэтому, пожалуй, так: Вы мне очень нравитесь.
Ночью ей снились кошмары. Она несколько раз вставала проверить, точно ли бежевая юбка ничем не испачкана.
Утром убедилась, что она самый некрасивый человек на земле, и уж точно самый невыспавшийся. Как обычно, поехала в Коло на автобусе, как обычно, пообщалась со школьным сторожем, паном Донеком, как обычно, сварила кофе в учительской и, как обычно в пятницу, провела три урока физики. Чаще, чем обычно, ходила в туалет (в общей сложности шесть раз) и большую часть времени хотела убежать из школы, а лучше всего исчезнуть.
Дождавшись подходящего момента, вышла из шко-лы одна. Его не было нигде поблизости. Помахала. Один раз, второй. Когда до нее дошло, что он вряд ли внезапно вырастет из-под земли, направилась к автовокзалу. Он догнал ее через несколько шагов.
– Вы очень красиво машете.
– Предлагаю на ты. Я Эмилия, – и она протянула руку.
– Виктор.
Шли молча. Потом она не могла вспомнить, как он предложил ей прогуляться по парку, по каким аллеям они ходили, долго ли сидели на скамейке, смотрел он на ее морщинистые руки или нет. Не помнила, о чем говорили, как часто она поправляла волосы, кто больше рассказывал и смеялась ли она слишком часто, слишком редко или, может, ровно столько, сколько нужно. Помнила, что у него чистые руки, он почти не жестикулировал, забавно щурился и злоупотреблял словом «в целом». Помнила, что совсем не терялся в паузах, часто озирался и у него был глубокий шрам на лбу. Помнила, что на них смотрели прохожие.
С того дня они встречались регулярно. Как правило, ходили по валам у берега Варты и садились на траву напротив руин замка, построенного Казимиром Великим. Потом она шла на автобус, а он на фабрику абразивных материалов, где работал с недавних пор.
Он рассказывал ей о том, как два раза умирал. Рассказывал о Пёлуново, о брате, о сове Глупышке и об отце. О своем единственном друге Лоскуте и о сумасшедшей женщине по прозвищу Дойка. О том, как плохой человек пытался убить его отца, и о том, как выбросил пистолет этого плохого человека в пруд. О том, как сбежал из дома на два месяца и как видел пожираемую луну. Рассказывал ей, что не любит ни есть, ни спать, и что в тот день у нее во дворе танцевал впервые в жизни. Рассказывал о черноте, омывающей мир.
Эмилия рассказывала ему о своих школьных подружках, о том, как завидовала их гладким плечам, спинам, ногам. Рассказывала о купании в Варте и коротких любовных историях. Об отце и матери, которые очень ее любили, и о том, как иногда хотела, чтобы они любили ее поменьше: тогда она, возможно, не чувствовала бы себя настолько жалкой. Рассказывала о растущей в ней уверенности, что она всегда будет одинока.
С самого начала Эмилия пыталась представить, как поведет себя Виктор, увидев ее голой. Старательно оттягивала момент, когда они разденутся. Однажды приехали из Коло в Любины, а родителей не было – пошли в гости к соседям.
Эмилия заварила чай. Виктор некоторое время рассматривал книги и наконец сел рядом. Обнял ее за талию и поцеловал. Когда начал расстегивать блузку, она ощутила, как ее тело полностью деревенеет. Дышала все быстрее. Глаза застилала черная пелена. Больше всего на свете хотелось провалиться сквозь землю.
Она представляла себе этот момент тысячу раз. В ее мечтах было темнее. В ее мечтах Виктор не смотрел. В ее мечтах сморщенное тело окутывал удобный полумрак. Он уложил ее на кровать, раздел донага, и она ощутила, как начинает дрожать. Наклонившись к ней, прошептал на ухо, что на всю жизнь запомнит это мгновение.
– Виктор, я знаю, что я некрасивая… – начала она, но он приложил палец к ее губам. Поцеловал сначала одно, потом второе веко.
Она чувствовала прикосновения его ладоней. Хотелось плакать. Потом прижала его к себе и повторила, что она некрасивая, а он бережно и не спеша начал доказывать обратное.
Шли месяцы. Времена года сменялись незаметно. Родители знали о новом знакомстве Эмилии, но, судя по всему, не намеревались ни о чем спрашивать. Только мать смотрела на нее чаще, чем всегда, а отец не смотрел вовсе. Однажды за ужином Бронек все же поднял тему.
– Эмилька, ты точно знаешь, что делаешь? – спросил он.
– Я так понимаю, речь не идет о намазывании на хлеб ливерной колбасы? – улыбнулась она, взяв ломтик и нож.
Отец не ответил. Он пялился в тарелку и крутил большими пальцами кофемолку.
– Мне бы не хотелось, чтобы ты встречалась с таким человеком, – заявила мать, которой зубы в последнее время просто не давали жить.
Худая и бледная, она казалась обломком самой себя.
– С таким, то есть каким?
– Ты же понимаешь.
– А вот и нет, мама, не понимаю.
– Эмилька… – отец протянул к ней руку через стол.
– Полагаю, вы не говорите всерьез, – возразила она, отдергивая ладонь.
– Ты знаешь, что о нем болтают, – прошептала мать.
– Это как раз ерунда, – вставил отец и спешно добавил, – но репутация имеет значение, тут мама, конечно, права.
– Вы же его знаете. Он вам нравится, ты сам мне говорил, папа.
– Дело в том, что этот мужчина тебе не подходит, – проговорила мать. – Люди не оставят тебя в покое. Знаешь, сколько мне приходится выслушивать в магазине?
Эмилия отодвинула тарелку и молча встала. Хлопнула дверью своей комнаты так громко, что сама подскочила.
Немного погодя пришел отец. Присел к ней на кровать и криво улыбнулся.
– Ты отвела Пса в конюшню? – спросил, поглядывая в окно. – Гроза будет.
– Отвела, – соврала она и отвернулась к стене.
– Не сердись. Просто мы с мамой боимся за тебя.
– Это ведь ты его к нам пригласил.
– Ну да. То есть не совсем. В некотором смысле.
Она не ответила и вскоре почувствовала, что отец встает с кровати. Когда он ушел, поднялась и посмотрела в окно. Пес тревожно ходил по загону. Она дважды ударила по кровати подушкой, затем встала и вышла на улицу, чтобы отвести лошадь в конюшню.
На пороге лежало письмо. Конверт слегка намок.
Она взяла его и вернулась в дом. Прошла к себе в комнату.
Эмилька,
мне, пожалуй, легче написать это, чем сказать. Я живу в двух мирах. Когда сижу с тобой на берегу реки, и мы обсуждаем, какое мороженое лучше – сливочное или со вкусом клубники, под ногами пульсирует размытое. Держу тебя за руку на прогулке, а вторая рука стекает по моему туловищу. Целую тебя, а в ушах стоит гул реки, причем на самом деле это не река, а люди. Похоже на признание безумца?
