При потере сознания нужно делать растирания, обливать голову холодной водой, а при слабости давать внутрь камфору, алкоголь, кофеин. Следует обеспечить животному хорошую подстилку во избежание пролежней, а также как можно чаще переворачивать с боку на бок.
Только все это не очень помогало.
Бронек выучил старую газетную заметку наизусть и растирал, обливал, поил, давал и переворачивал, а потом повторял все сначала, но Пес, по-видимому, получил неизлечимые травмы. По ночам ржал так громко, что невозможно было спать. Терся о стену конюшни, сдирая кожу с боков. Встряхивал головой, будто его облеплял рой мух. Иногда впадал в исступление и беспорядочно лягался.
Хелена, ветеринар и все соседи придерживались мнения, что лошадь надо усыпить.
– Сами себя усыпляйте, – огрызался Бронек.
Первый месяц он вообще не разговаривал с дочерью. Не желал слушать извинения и объяснения, то и дело лишь повторяя:
– Что тебе сделало бедное животное?
Когда она сказала ему, что хочет выйти замуж, пожал плечами и ушел на прогулку. Вернулся через час. Уселся перед телевизором, положил ногу на ногу и сообщил:
– Фронц обещал одолжить машину. Надо будет ее как-то симпатично украсить. Завтра поеду в город за водкой.
* * *
Эмилия Лабендович. Ее звали Эмилия Лабендович. Немного как из русского романа. Может, не совсем, и все же немного. У нее был муж, она стала женой. Временами боялась, что это просто большая шутка.
Свадьбу не играли. Обвенчались, а дома устроили ужин и танцы. Пришли родители, свекровь, две приятельницы из школы, Пшибыляки и дядя Фелек с тетей Агатой. Брат Виктора собирался, но не приехал. На службе было много народу, больше, чем по воскресеньям. На выходе из костела какой-то психопат подбежал к ним с намерением забросать, кажется, фекалиями. Отец удержал его. Возникла суматоха.
Фотограф запечатлел их на фоне монастыря отцов-бернардинцев, а потом еще дважды на мосту. Она вклеила снимки в альбом.
Молодожены въехали в квартиру сестер Пызяк – ту самую, где она в детстве горела. Отец за месяц расторг с арендаторами договор. Покрасили стены, поставили комод и кровать. В гостиной появился стол с ящиком, похожий на тот, в котором тетя Сташка держала конфеты. Эмилия хранила в нем письма.
Виктор работал в три смены, но чаще всего менялся с сослуживцами, чтобы брать ночные. Вечером смотрелся в зеркало, целовал Эмилию и шел на фабрику. Возвращался засветло. Она ставила будильник и ждала его с завтраком. Он рассказывал, что на работе (обычно ничего) и что на улице (обычно тоже ничего). После завтрака она смотрелась в зеркало, целовала его и шла в школу.
Некоторые коллеги переменились. Здоровались с ней, улыбались в коридорах, иногда даже любезно заговаривали и вот уже растворялись где-то за углом, скрывались в учительской, спешили в туалет.
И сама она ходила туда все чаще. Ее мутило после кофе. Мутило после пирожных. В конце концов, стало мутить после всего.
– Похоже, я беременна, – сказала она Виктору однажды вечером, лежа поперек кровати на животе и водя подушечкой пальца по прозрачным волоскам на его предплечье. – Меня постоянно тошнит.
Врач вскоре подтвердил: второй месяц.
Виктор напился впервые за все время их знакомства. Ходил по квартире и повторял, что не верит, что это невозможно. Подхватил ее, и они танцевальным шагом проследовали через гостиную в кухню. Он кружился, выгибался и подскакивал. Ее смех будто раззадоривал его. Он стучал ногами по полу и отталкивался от стен. Затем обнял ее, и они медленно покачивались в тишине, переступая с ноги на ногу.
Затем отстранился, сел на кровать и уставился в стену.
– А если он будет такой, как я?
– То есть какой?
– Сама знаешь.
– Значит, у меня будет двое таких. Кстати, может ведь быть и девочка.
– Ну нет, так нельзя. Нельзя поступать так с другим человеком. Ты даже не представляешь, что это… Нет, нельзя.
– Виктор, ты прекрасно знаешь, что это просто альбинизм, а не какое-то проклятие или неизвестно что. Ты сам говорил, в той американской статье было написано: дети очень редко его наследуют. А все эти диковинные теории, которые выдумывают люди, – вздор. Вообще не переживай об этом.
– Но так нельзя… – он не унимался.
Через несколько часов протрезвел, и больше они об этом не говорили.
* * *
В июле Варта вышла из берегов.
Она поднималась несколько дней, сначала потихоньку, затем все стремительнее. Жители острова собирались на валах, свозили землю на тачках и строили массивные заграждения из мешков с песком. Река просачивалась сквозь укрепления и проникала в подвалы. Размывала фундаменты. Заливала дворы.
Город сжимался, ожидая конца бедствия. В монастыре бернардинцев, в приходском костеле и в храме на Близной священники воздевали руки к алтарю с большим, чем обычно, драматизмом. Их просьбы наконец услышали. Уровень воды стал понижаться, однако теперь вспыхнула эпидемия гриппа.
Больница заполнилась до отказа уже на третий день. Пациентов размещали в коридорах и в часовне. Сонные врачи напоминали привидения. В приемном покое царила давка.
Лабендовичи проводили все больше времени дома. Виктор много читал. Благодаря Данке, школьной библиотекарше, он получал книги, которые трудно было раздобыть другим путем. Изучал медицинские справочники, репортажи из Африки, старые публикации о деревенских суевериях и прежде всего тексты про альбинизм. Когда Эмилия спрашивала, чего он там ищет, обыкновенно просто пожимал плечами или менял тему.
* * *
В один прекрасный день Бронислав Гельда зашел к зятю и, вкратце обсудив с ним здоровье, погоду и политику, попросил взять отпуск.
– Но мне не нужен отпуск, – удивился Виктор, – со мной все в порядке.
– Только видишь ли… Лучше бы ты все-таки его взял. Знаешь, люди не шибко умны, особенно в трудные времена.
– Что вы имеете в виду?
– Приходят в магазин. Болтают. Господи, ну что я буду тебе говорить.
– Что болтают?
– Что это якобы твоя вина, все эти несчастья, – Бронек с извиняющимся видом улыбнулся и пожал плечами. – Уши вянут от такой болтовни, ей-богу. Просто бред, сам понимаешь.
– И поэтому мне надо брать отпуск?
– Иногда они угрожают. Что нападут на тебя ночью и все такое. Может, стоит переждать? Грипп скоро кончится, и все наконец устаканится.
– Да не выдумывайте.
Они еще немного поговорили о слабом обороте «Зеленщика» и имени для ребенка (Виктор настаивал на Марте или Себастьяне), а потом Бронек попрощался с зятем и скрылся за дверью.
* * *
В начале августа в доме напротив открылось кафе-мороженое. Разноцветная вывеска блестела на солнце. Продавали всего два вида: ванильное и шоколадное. Иногда, обычно по субботам, бывало еще клубничное. У небольшого окна восседал владелец в белом фартуке и перчатках. У него была широкая улыбка, словно намертво прикрученная к лицу. Седые волосы торчали вокруг головы.
