Рыжая проститутка выглядела так, будто неожиданно ворвалась на съемочную площадку. Будто ее случайно вмонтировали в эти гостиничные апартаменты. Жираф уединился с ее напарницей за дверью одной из спален. Она стояла посреди комнаты и ждала.
Себастьян молча ее раздел. Белая кожа и веснушчатые плечи. Волосы пахли чем-то приятным, кокосовым. Он прижимал ее ладони к подушке и старался не смотреть в глаза. Потом вдруг извинился, оделся и сел на край кровати. Заплатил в два раза больше, чем причиталось. Попросил уйти.
Через два дня снова вызвал. Она приехала одна. Жираф то ли спал, то ли его вообще не было. Капли дождя стучали по подоконнику.
– Привет, – сказал он, когда девушка закрыла за собой дверь.
В ответ она лишь улыбнулась и отложила сумочку на стол. Встала посреди комнаты, как в прошлый раз.
– Ты, должно быть, очень не выспался.
Он утвердительно покивал.
– Так заметно?
– Немного.
Он медленно провел рукой по своим волосам и почесал шею.
– Слушай, не сходишь со мной в кино? Заплачу, сколько надо.
Она подняла голову.
– А на что?
– В смысле?
– На что в кино. На какой фильм?
Он сунул руки в карман и тут же вытащил.
– Ты проститутка, которой только что предложили пойти в кино вместо кровати, и еще спрашиваешь, на какой фильм?
– Просто я очень не люблю фильмы про супергероев.
– Значит, не про супергероев.
– А про что?
– Бляха-муха, не знаю. Еще не выбрал. Чего ты прицепилась?
– Просто интересно.
– Тогда просто прекрати. Очуметь можно.
– Невыспавшийся и вдобавок нервный.
– Так что, пойдешь или не пойдешь?
– Пойду. Конечно, пойду.
Они пошли.
* * *
Стали встречаться регулярно. Ужинали, пили кофе, гуляли.
Ей было двадцать три года, звали Майей, она получала в университете научную стипендию. Училась на философском. Отец – поляк, мать – немка. В разводе. Майя с шести лет жила в Щецине. В Познань приехала поступать. Любила бусы и итальянскую еду. Не любила жалобы, фильмы про супергероев, а еще людей, которым слишком многое не нравится. Жила с отцом, носила фамилию матери. Считала, что это большое счастье.
– Если бы мать не заупрямилась, я бы представлялась сейчас как Майя Пипеч, – призналась она на прогулке по цитадели. – Майя Эберль, кажется, все же безобиднее.
Чаще всего ели и гуляли. После третьего свидания она перестала брать с него деньги.
– Это очень забавно, – сказала она однажды, когда официант оставил их наедине. – Вот это все.
Он наблюдал, как она приступает к своему карпаччо.
– Послушай, ты бы не хотела заниматься чем-нибудь другим?
– Чем?
– Ну не знаю. Но это, наверное… это не то, чтобы суперприятная работа.
– Зависит от того, как к ней относиться.
– А, то есть можно относиться по-разному?
– Меня это вообще не трогает. Если бы я целыми днями раскладывала товары в супермаркете, в моей личной жизни почти ничего бы не изменилось. – Она посмотрела на тарелку и добавила: – Только питалась бы хуже, наверно.
– Тебя это вообще не волнует, да? Не волнует, когда какой-нибудь старый грязный развратник с огромным животом, немытый…
– Ой, не преувеличивай. Такие не попадаются. В принципе, достаточно отвыкнуть от своего тела. Вот и все. Я не испытываю никаких угрызений совести. Тело – это всего лишь тело. Что мне с ним делать? Беречь до старости?
Он не ответил. Методично пережевывая куриную грудку в клубничном соусе, поглядывал в окно. По лужам у входа в ресторан бомбил дождь.
Отложил вилку, прополоскал рот пивом. Заказал самое дорогое, а по вкусу хуже, чем «Лех Pils».
– Знаешь, почему я с тобой встречаюсь?
– Кстати, да. Если честно, не могу понять.
Он перевел взгляд на мокрое стекло и текущую по тротуару реку людей под зонтами.
– С некоторых пор у меня такое ощущение… – умолк, выпил еще. – Черт, что я вообще делаю…
– У меня такое ощущение… – повторила она. – Ну, продолжай.
– Такое ощущение, будто я вообще ничего не чувствую. То есть если ударюсь, будет больно, ясно дело, но в целом, это какое-то страшное днище, не знаю, словно мертвею изнутри. Смотри, ты проститутка и почему-то кажешься мне счастливой. У меня с недавнего времени есть все, о чем я мечтал целую жизнь, а ощущение, будто одно сплошное дерьмо.
Молчание. Стук приборов по тарелке, глоток пива. Ее взгляд.
– Ну а как это связано со мной?
– Не знаю. Но когда я с тобой говорю, мне кажется, что все-таки немного больше существую.
– Хмм… – Она накручивала вилкой тонкие пластинки говядины. – А ты верующий?
– Не особо. Когда-то был…
– А медитировать пробовал?
– Я вообще-то говорил серьезно.
– Так я тоже.
Он вздохнул, отхлебнул пива.
– Тогда валяй.
– Лично я довольно много медитирую, – сообщила она, вытирая губы салфеткой. – Не помню, с чего это началось. Наверное, прочла какую-то книгу. Перепробовала кучу техник, и сперва, конечно, ничего не получалось. Но в конце концов, что-то стало происходить. Изучала всякие руководства, немножко подстраивала это под себя и в итоге поняла, в чем дело. Потрясающая штука. Круче, чем оргазм и вообще все. Чем дольше сидишь в тишине, сам с собой, и ничего не делаешь, тем острее чувствуешь, как размывается граница между твоим телом и остальным миром. Словно исчезаешь. Ты не хотел бы исчезнуть?
– А если поконкретнее, что я буду чувствовать?
– Если поконкретнее, представь, что сидишь в квартире с закрытыми глазами и слышишь, как на улице едет трамвай. А немного погодя у тебя начинает болеть, например, нога. Суть в том, чтобы ощутить: обе эти вещи – из одного и того же внешнего мира. И трамвай, и нога – чужие. Ты не чувствуешь, что трамвай где-то далеко, а нога – это ты. Поскольку нога – это не ты. Ты – это ты.
– Но нога – это я.
– И почему?
Он пожал плечами. Снова взглянул в окно. На той стороне улицы улыбающаяся модель на билборде рекламировала ипотечные кредиты.
* * *
Телефон зазвонил рано утром. Очень рано. Определенно слишком рано.
Себастьян нащупал рукой подушку, тумбочку, край коробки от пиццы, какой-то журнал, какую-то пивную банку, какой-то мусор и, наконец, телефон.
Подошел.
