Когда я вошел в здание, одиночество нахлынуло на меня и, казалось, окутало меня со всех сторон. Я думаю, что именно это чувство, а не обязанность сообщить о случившемся, привело меня прямо к механизму. Я жаждал услышать голос моего собеседника с другой станции. На сигнальном столе беспроводной телефонии имеется головной убор, который надевается на оба уха и который не нужно придерживать руками, так как руки должны быть оставлены свободными для записи сообщения. Этот убор заглушает все звуки, кроме тех, которые идут через механизм.
Беспроводная связь… откуда?
НАДЕВАЯ ЭТОТ ГОЛОВНОЙ убор, я испытывал сильное физическое и умственное напряжение, а еще странное чувство, которое вряд ли смогу описать – можно сказать, что я был наполовину полностью выжатым от усталости, а наполовину взбудораженным. Я передал сигнал, а затем произнес слово вызова и чуть не выпрыгнул из кресла при звуке собственного голоса. Мне следовало ожидать, что наушники, приемники, а также отсеиватели всех звуков, кроме приходящих по беспроводной связи, окажутся настолько эффективными, и все же, когда я заговорил, мне показалось, что я кричу.
Попробовав еще раз, теперь произнеся слово вызова тихо, я добился того же эффекта. Так и не дождавшись ответа от соседней (соседней! Всего три тысячи миль!) станции, я снял головной убор и некоторое время сидел неподвижно. Потом я понял, почему мой голос показался мне криком. Мои нервы, или как там это правильно называется, были в состоянии неестественного возбуждения. Каким бы невероятным это ни казалось, мне было ясно слышно журчание волн вокруг островка. Оно было похоже на свист самого нежного ветерка над бунгало, а скрип доски был громким, как пистолетный выстрел.
Обрыв связи
Я СНОВА НАДЕЛ головной убор и принялся раз за разом подавать сигнал связи. Звон сигнала вызова на приемной станции слышен на некотором расстоянии от нее, и для его приема не обязательно иметь на голове специальный механизм. Так что отсутствие ответа доказывало, что в данный момент ни на одной из двух станций, с которыми мы поддерживали связь, никого не было. Правда, время для передачи сообщений было необычным: фактически в этот час никто никому не звонил, и это могло быть единственной причиной, по которой я остался без ответа. Это была наглядная иллюстрация того, как даже самые лучшие люди могут расслабиться в определенных обстоятельствах. В тот момент я почувствовал, что это каким-то образом оправдывает методы лейтенанта Уилсона, чьи недостатки, какими бы они ни были, конечно же, не приводили к слабости. Никто не мог бы подать нам сигнал в любой момент, днем или ночью, во время его командования здесь, не получив немедленного ответа.
Не снимая головной убор, я ждал, время от времени повторяя вызов.
Как долго это продолжалось, я не могу сказать, но через некоторое время произошло нечто такое, чего я не могу объяснить иначе, как предположив, что это результат физического истощения, до которого я сам себя довел. Я заснул в ожидании ответа. Моя голова, должно быть, упала вперед на сигнальный стол, за которым я сидел, и поскольку головной убор все еще был прикреплен к моей голове, сон внезапно одолел меня в окружавшей меня полной тишине.
Проснувшись, я, казалось, внезапно полностью пришел в себя, и меня тотчас же поразило удивление, что ночь уже закончилась!
Мне не потребовалось и минуты, чтобы осознать ужасное пренебрежение долгом, в котором я был повинен, вспомнив при этом, что прошло не больше часа после захода солнца, когда я заснул. Моим первым действием было посмотреть на хронометр. Он показывал, что сейчас четыре часа, и было совершенно непонятно, как такое возможно, потому что в четыре часа солнце еще не вставало. Поспешно сняв головной убор, я вышел из здания станции. Солнце уже клонилось к западу! Этому могло быть только одно объяснение – я проспал больше двадцати часов.
Вспомнив, что до сих пор не было отправлено никакого отчета о вчерашней трагедии, а также о настоятельной необходимости довести эти факты до сведения Адмиралтейства, чтобы мне могли выслать помощь, я поспешил вернуться к прибору. Здесь меня ждал еще один сюрприз, и чтобы ты смогла понять, какой именно, необходимо небольшое объяснение. Часть наших инструкций гласит, что во время сеансов связи каждое произнесенное слово должно быть записано стенографически, и каждое слово, произнесенное на другом конце провода, также должно быть зафиксировано, как принятое. Это дает Адмиралтейству две записи обо всем, что проходит, по одной на каждой станции, которые должны точно соответствовать друг другу.
Я открыл книгу записей, и представь себе мое удивление, когда я обнаружил в ней мною же собственноручно записанный отчет о долгом разговоре с Квинслендской станцией, в котором я, по-видимому, подробно описал все происшедшее и получил ответы и инструкции. Я попытался припомнить что-нибудь из этого, но тщетно. Моя память была совершенно пуста – она остается таковой и сейчас и, без сомнения, будет пустой всегда. Единственным возможным объяснением было то, что я сделал это во сне или в каком-то подобном сну трансе, вызванном тем ненормальным состоянием, в котором я находился накануне вечером».
Изменения в физическом состоянии
ТЕПЕРЬ МНЕ ВПЕРВЫЕ пришло в голову, какая огромная перемена произошла во мне по сравнению с предыдущим днем. Каким бы невероятным ни казался этот забытый мной сеанс связи – ничто, кроме свидетельств моих собственных записей, смотревших мне прямо в лицо, не убедило бы меня в том, что он действительно имел место – почти столь же странным мне казалось, что мой сон, который, очевидно, должен был быть крайне беспокойным, мог так хорошо привести меня в норму. Мое нервное состояние совершенно исчезло, и я чувствовал себя собранным, как никогда в жизни. Можно было бы сказать, что я более чем восстановился, так как теперь я едва ли мог признать себя тем человеком, который провел последние несколько недель и особенно последние дни в мучительном беспокойстве и в дурных предчувствиях.
Казалось, что сама катастрофа, которую я предчувствовал, своим появлением освободила мой ум от напряжения. Если бы кто-нибудь сказал мне несколько месяцев назад, скажем, когда мы с тобой виделись в последний раз, что при таких обстоятельствах – ужасе, изоляции, ответственности – я был бы в состоянии принять это так спокойно, это было бы последнее, во что я согласился бы поверить. Вскоре мне пришло в голову, что я ужасно голоден, что вполне могло быть правдой, и эта потребность вдруг оказалась настолько сильной, что ее надо было немедленно удовлетворить. Никогда еще еда не была так хороша на вкус, и все же, прежде чем я наелся, очередной глоток, казалось, наполнил мой рот пеплом. Мне пришло в голову, что книга записей, конечно, содержала отчет о сообщениях, написанный моим почерком, но что доказывало, что я действительно связался с другой станцией, а не просто видел об этом сон наяву? Бросив еду и забыв о голоде, я подскочил к аппарату и меньше чем через минуту уже разговаривал с Квинслендом. Велико же было мое облегчение, когда я обнаружил, что мой отсчет полностью подтвержден. Они получили мое донесение и теперь подтвердили данную мне инструкцию постоянно дежурить у аппарата, насколько я физически был на это способен.
