— Ну знаешь ли! — разозлилась я.
— Знаю, — Эдвин холодно и непримиримо смотрел на меня. — К примеру, я знаю, что ведьмы учатся летать с шести лет, и до пятнадцати делают это исключительно под присмотром воспитательниц. Еще я знаю, что при потере контроля над своевольными артефактами некоторые ведьмы разбиваются насмерть. Метлы при этом остается без малейших повреждений.
Вырвавшись из его захвата, я одернула платье и плащ, глянула в сторону зависшей над крышей ближайшего здания Бажены, посмотрела на некроманта и простонала:
— Ну, Эдвин!
Мое нытье было остановлено одним взглядом, но таким, что мигом пропало всяческое желание спорить.
Подъехал экипаж ректора, распугав всех с интересом поглядывающих на нас видом умертвия в качестве возницы, Эдвин галантно распахнул дверцу и подал руку. Пришлось забираться внутрь. И ждать пока кое-кто или дверцу закроет, или залезет следом. Но Эдвин как оказалось, тоже ждал. Я увидела, как он протянул руку, и как оказалось для того, чтобы помочь Бажене зайти в карету, и только после этого сел сам.
Экипаж тронулся.
— Поверь, в метлах нет ничего опасного, — без каких либо отступлений начала ведьмочка.
— Верю, — сухо отозвался Эдвин, одним этим тоном выражая как именно он «верит».
— Конкретно эта метла, — она указала на мой передник, — одна из обучающих, на ней как раз и учатся маленькие ведьмочки. Она еще ни одну не уронила.
— Рад за нее.
Бажена всплеснула руками, после чего обратилась ко мне с возмущенным:
— Как ты вообще это терпишь?
— С трудом, — честно призналась.
Эдвин насмешливо посмотрел на меня, но не стал ничего говорить.
— Знаете, — вновь заговорила, обращаясь к нему Бажена, — есть такое понятие, как чрезмерная опека. Слышали о подобном?
— И? — холодно вопросил Эдвин.
— Да нет, ничего, это я так, к слову, — издевательски произнесла ведьмочка. — С лешими бы вас познакомить…
Эдвин глянул на Бажену, та ядовито улыбнулась. Даже не знала, что ведьмочки так умеют.
— Я знаком, — произнес некромант, — с парой леших. Это ничуть и ничем не обогатило мой опыт.
Бажена удивленно округлила глаза, хмыкнула и спросила с придыханием:
— А они были… живы?
Она явно намекала на то, что видеть живого лешего Эдвин не мог, по причине того что этот лесной народ контактировал только со своими лесными, ну и с ведьмами иногда, а более ни с кем, даже эльфов игнорировали, а все потому, что лешие опекали свой лес.
Причем фанатично и основательно, так что на заповедные полянки не могли попасть ни маги, ни эльфы, а иной раз и пчелы даже, что приводило к гибели урожаев диких ягод… Лешие отчаивались, конечно, частенько после у деревенских жителей ягоды выменивали на разные лесные травки, но забота о своих лесных угодьях в них все равно не ослабевала. И главное лешим же ничего не докажешь — они сильны, неуловимы, упрямы и маскироваться умеют, не говоря уже о владении врожденной магией. Так что владения леших обычно просто стороной обходят, опознавая границы по сломленным веточкам и расцарапанной коре деревьев. А мы с дядей Тадором и вовсе даже границы территорий лешаков обходили за версту, правда причин я не знала ни тогда, ни теперь.
И тут Эдвин сказал:
— На момент встречи со мной — да.
Бажена изумленно приоткрыла рот, уставившись на некроманта как на кошмар явившийся на яву, но тут в карете прозвучало: — Рот-то закрой, не позорься.
И домовая, неведомо как тут очутившаяся, проявилась начиная с очертаний и завершая ароматом корицы, которая в характерных мешочках наполняла доверху корзинку тети Матрены.
— Как вы?.. — удивленно воскликнула я.
— Знамо как, — домовая меж тем недобро на Эдвина глядела, — мы, маленький народ, по своим особым тропам ходим.
Бажена, ничуть не удивившись появлению домовой, испуганно спросила:
— Тетя Матрена, бахвалится он, али взаправду двух леших порешил? Тяжело вздохнув, домовая важно ответила:
— Взаправду, Баженька, взаправду. Ты на него не смотри, что некромант поганый, он из рода Харнов, что пришлые со самых границ Хаоса проклятого. Кровь у них поганая да настолько, что нечисть навроде лешаков за версту чуют, да с земель своих изгоняют бесповоротно и сурово.
Я с нескрываемым удивлением посмотрела на Эдвина, Эдвин же сурово молчал, олицетворяя собой сурового воина сурово отказывающего есть пироженку, если на нем нет вишенки. Не сдержавшись, невольно улыбнулась. Парень хмуро глянул на меня и проворчал:
— У меня тут всю историю рода перевирают жестоко, а ей смешно.
— Извини, но действительно забавно стало при упоминании слова «сурово», — призналась я.
Сверкнув улыбкой в полумраке кареты, Эдвин промолчал.
А вот тетя Матрена молчать не стала, сообщив Бажене:
— То шо опекает он ее пуще зеницы ока, на то, Баженька, не серчай, любит он ее больше жизни своей, вот и бережет, как может.
Я замерла. Хотелось повернуться и посмотреть на Эдвина… и не хотелось верить. Совершенно не хотелось верить. Бажена же переводила потрясенный взгляд с меня на некроманта и обратно, а Эдвин… Эдвин молчал.
— Да как же это? — всплеснула руками ведьмочка. — Она же Норта Дастела невеста, это все знают. Ошиблись вы, тетя Матрена.
— Домовые не ошибаются! — отрезала представительница маленького народа. И сочувственно обратилась к Эдвину: — Не серчай, воин Меча, не прожигай взглядом яростным, нет в любви постыдного ничего, а в твоей и подавно. Твоя любовь она навроде живой воды — с каждым глотком все хорошее просыпается, а дурное оседает остатком нерастворимым.
И вот тогда Эдвин произнес с сарказмом:
— Вы так много о нас знаете… О каждом из нас. Единственное, что меня поражает в вашей излишней самоуверенности, так это безудержное желание поделиться со всеми и каждым собственным мнением. Вас никто не учил, к примеру, держать язык за зубами?!
Прозвучало откровенно грубо, но домовая не обиделась, она поерзала на сиденье, устраиваясь удобнее, вздохнула печально, да и ответила:
— Уж отмолчала я свое, воин Меча, ни к чему хорошему не привело это. А про то, что кровь Проклятой Кошки в зазнобе твоей опознала, не серчай, не со зла, у самой удивление было великое, чай, не ждала не ведала, что в своей жизни доведется мне повторно кошачий взор повидать.
— У меня нормальные глаза, — вставила я.
Тетя Матрена глянула насмешливо, да и высказала:
— Одно мне покою не дает, Риюшка, семнадцать тебе, кровь-то спать до двадцати должна была, кто ж пробудил ее, девочка?
Честно говоря, было уже просто страшно говорить что-либо. Поэтому я молчала. И остальные молчали тоже. А вот домовая задумчиво продолжила:
