Сфенос увидел сквозь щель в досках забора движение и радостно забарабанил в ворота. Послышались торопливые шаги и створка распахнулась. В проеме показалась женщина, не старая еще, пухленькая и розовощекая, она видимо как раз подоила корову и держала в руках тяжелое ведро, полное молока. От него шел пар, и чудно пахло нежным, сливочным вкусом. Рот орка наполнился слюной, он уже сто лет не чувствовал этого прекрасного аромата. Тетка открывала двери с радостью, ожидая, наверное, увидеть знакомых, при виде орка её лицо удивленно вытянулось, и она нерешительно протянула:
— Эээээ…. — Видимо не зная, что сказать.
На этот звук из-за пазухи Сфеноса выглянула девочка, орк собрался отдать человечке ребенка и попросить позаботится о ней, но глаза женщины резко округлились, а потом черты её лица исказил ужас. Ведро выпало у неё из рук, и она громко, выжимая из легких весь воздух, закричала, с надрывом, как кричат перед смертью. Визг тетки рвал орку перепонки и, вжав голову в плечи, он попятился назад, не понимая, что происходит. Не могла же она его так испугаться? Люди и орки никогда не враждовали и врагами не были. Из разных концов деревни, в ответ на крик, послышалось хлопанье дверей и топот бегущих по обледенелой дороге ног.
— Проклятая! — Закричала женщина. — У него проклятая! Заразу нам принесли!
В голове орка, как шаровая молния полыхнуло и прокатилось воспоминание. Ну конечно! «Проклятыми» называли переболевших и выживших человечек, они считались заразными все жизнь. Сфенос на ходу развернулся и, ускоряя ход так быстро, как позволяла ему раненая нога, побежал в сторону леса. В след неслись проклятья и летели камни, кто-то спустил собаку и её зубы клацали возле голых ног орка. Сфен нагнулся и схватил толстый кусок доски, торчащий из свежего пепелища, которое они как раз пробегали, что было сил, орк ударил злобного пса. Собака взвизгнула, отпрянув, продолжая лаять, она все же отстала. Великан даже не подозревал, что пробегал мимо сгоревшего дома, в котором родилась и выросла девочка, которая сейчас от страха крепко прижималась к его груди. Ровно сутки назад в нем еще теплилась жизнь…
Суровая зима наступила после особенно жаркого, засушливого лета. Поля под беспощадным солнцем высохли, не принеся урожая. Скудная трава на пастбищах быстро выгорела. Скот голодал, большой падеж шел среди молодняка. Запасы еды, к концу зимы, были у всех на исходе. Но боги решили, что этого мало. Вспыхнула ярко эпидемия Красного мора. За сутки кожа человека покрывалась крупными пузырями, начинался сильный кашель, потом он становился кровавым, нарывы лопались, из них вытекал гной с примесью крови. Человек сгорал в трепавшей его лихорадке, за четыре дня. У оставшихся в живых на месте нарывов образовывались струпья. Выживала только женская половина заразившихся, чаше девочки от четырех до двенадцати лет. К внешнему уродству добавлялось бесплодие. Их называли проклятыми, потому что считалось, что всю жизнь они оставались заразными.
По закону им запрещено было жить среди людей, подальше от обжитых мест, несчастным строили бараки и огораживали их заборами, так проявилось человеческое милосердие. Проклятых не убивали сразу, а позволяли тихо зачахнуть подальше от себя, там они обязаны были влачить свое жалкое существование. Если покидали они места своего вечного заключения, разрешалось бить их камнями, чтоб не совались к здоровым людям и не разносили заразу.
Дома заболевших людей сжигали, иногда с не умершими еще, обитателями. Так случилось и с семьей девочки, которую подобрал Сфенос. Сначала, не стало отца семейства. Он был охотником, добывал зайцев, лис, если везло, то приносил оленей. Продавать битого зверя ходил в соседнюю деревню, которая была побогаче от их небольшой деревеньки. В ней охотно скупали свежую дичь, там мужчина и подхватил видно страшную хворь. Потом, почти одновременно, заболели трое детей и их матушка. Младший годовалый мальчик умер вторым, потом старшая девочка. На четвертый день, заболевшая позже всех мать, увидела, что вторая дочка поправляется. Женщина была уже очень слаба. Накануне ее сил едва хватило, чтоб вытащить закоченевшее тело мужа в холодные сенцы. Тела детей она не трогала, просто накрывала их одеялами. В доме было уже холодно, печь топить сил не осталось. Несчастная догадывалась, что ее малышку никто не повезет в убежище проклятых: побоятся заразиться. Дом спалят с живым ребенком. Тогда мать решила отнести девочку сама, пока еще могла идти. Прямой путь на болота, где располагалось обиталище бедных женщин, шел через лес и занял бы, у здорового человека день.
Двери в домах и дворах заболевших, снаружи подпирали палками или даже заколачивали, чтобы они не выходили и не разносили болезнь. Привычный путь во двор для них был закрыт. Женщина потеплее одела ребенка и, пока на улице еще не совсем расцвело, вышла с ней в холодный коридор. Там был небольшой чулан и в нем лестница на чердак. Обычно в деревенских домах лестницы стояли на улице, со стороны чердачного хода на крышу, но в их доме в потолке коридора был сделан дополнительный люк, для удобства. На чердаке хранили сушеные фрукты, сезонные вещи, которые подвешивали к балкам крыши, чтобы не погрызли мыши, а также там зимовал урожай лука. Луковицы, сплетенные за стебли в тяжелые косы, перекидывали через жерди, укрепленные между скатов крыши, а сверху накрывали старыми одеялами — от мороза. Через этот люк, с частыми остановками из-за сильного, разрывающего легкие кашля, женщина с ребенком поднялись на чердак, а потом и на крышу. Дом стоял, одной стороной упираясь в огораживающий его забор.
— Прыгай. — Скомандовала женщина, и сама, оттолкнувшись от края, потянула за собой дочь.
К их счастью под забором намело большой сугроб снега, и приземление оказалось мягким. Их никто не остановил, только когда они уже вышли за околицу села, донеслось злое:
— Проклятая! Охотникова дочка, проклятая теперь!
Сфенос добежал до леса, сипло дыша, словно загнанная лошадь, давненько он не бегал! Оглядевшись вокруг, он нашел высокий пень, на который тяжко уселся и задумался.
— И что мне с тобой делать? — Спросил он, скорее самого себя, чем девочку.
Из-за ворота, в узкую щель между краев шкуры, на орка смотрели заплаканные синие глазенки. Она поняла, что произошло, и ей было страшно, люди знакомые все жизнь вдруг стали врагами, желавшими её смерти. Она доверчиво прижималась к зеленому великану и незаметно вытирала о грязную рубаху мокрые от слез щеки. Сфенос снова тяжело вздохнул, ему тоже стало страшно. Он боялся не прошедшего уже нападения, а безрадостного будущего, что их ожидает. Он не сразу разобрался со своими ощущениями, ведь страх, вообще, чувство оркам несвойственное. По своей натуре они были тугодумами, частые, но короткие вспышки агрессии приводили к ранней смерти большую часть орочьего племени, а оставшиеся не особо были склонны задумываться вообще о чем-то. Сфеноса думать заставила долгая, однообразная жизнь в плену. Он научился просчитывать варианты и предугадывать последствия, каких либо действий. Сейчас он размышлял, как изменится его жизнь, если с ним останется человеческий ребенок, девчонка слабая, маленькая, её нужно кормить и греть, чтоб не замерзла, наверное, и других хлопот с ней будет предостаточно. Он мог бы не брать девочку и оставить здесь, но это означало её гибель, от этой мысли в нутрии орка что-то бурно протеставало, и Сфен сразу отбросил этот вариант.
