С другой стороны, он был знаком с одним математиком, который на выпускном акте, гордо глянув на свой диплом доктора философии, сказал: «Что ж, теперь я знаю, как много не знаю».
Правда, может быть, все дело в этом месте? Волшебники, колдуны и — ученые?
А вот предложение присесть Мэту очень понравилось. Он последовал за Аруэтто.
Пройдя через дверь, они вышли в атриум*
[22]
. Светило жаркое, по-настоящему итальянское солнце. Аруэтто подвел Мэта к каменной скамье, расположенной так, что на нее падала тень от стены. Перед скамьей стоял небольшой столик.
— Присаживайтесь, мой дорогой друг! Да-да, я знаю, сидеть на мраморе жестко. Сейчас подложим подушку! — Аруэтто пристально посмотрел на белую поверхность скамьи, и на ней тут же возникла подушка с оборкой. — И еще чего-нибудь прохладительного! — приказал Аруэтто, глядя на крышку столика, где тут же появился хрустальный кубок, покрытый капельками испарины, поскольку в пурпурную жидкость внутри кубка был положен лед. Аруэтто, лучась улыбкой, взглянул на Мэта. — Удобно жить в мире иллюзий, не так ли?
Значит, он все понимал.
— Долго ли вам пришлось разгадывать это? — медленно выговаривая слова, спросил Мэт.
— Я ни о чем не догадывался. Боюсь, в некотором смысле я тугодум, — ответил Аруэтто. — Но я повстречался здесь с одним хвастливым колдуном, которому пришло в голову устрашать меня набором своих фантазий. — Аруэтто улыбнулся. — Но он не читал античных авторов и понятия не имел ни о Гидре, ни о горгонах. Когда он с ними встретился, он в ужасе бежал, а к тому времени, когда он вспомнил, что они всего-навсего иллюзии и что их можно уничтожить, я уже выдумал мою виллу. Ее стены — защита ото всех чудовищ этого фанфарона. Пришлось заговорить их, потому что, боюсь, образования у колдуна маловато, а воображения еще меньше. — Аруэтто уселся на скамью рядом с Мэтом. — А ты скоро ли догадался, мой друг? Будучи чародеем, ты наверняка тут же все быстро раскусил.
В пальцах Аруэтто появился кубок с шартрезом.
— Это верно, но... я только и делал, что пытался разгадать, как устроен этот мир, — ответил Мэт. — Понимаете, когда вы произносите заклинание, а результат получаете быстрее, чем ожидали, и более яркий, то поневоле задумаетесь. — Мэт отхлебнул напитка. В кубке оказался неферментированный виноградный сок, холодный и вкусный. — Видимо, король Бонкорро решил, что будет лучше, если я стану творить чудеса здесь, нежели в его королевстве.
— Так ты выступил против самого короля? Чародейская дуэль?
— Вот уж не знаю, можно ли это назвать дуэлью, — неторопливо проговорил Мэт. — Не проявил необходимой предосторожности. Король меня застал врасплох. Хотя почему он хотел от меня избавиться — это я понимаю: я явился в его страну переодетым. А если совсем честно, я шпионил.
— А он тебя изловил, — кивнул Аруэтто. — Он или его канцлер Ребозо?
— Ребозо. Этот так и сжигал меня глазами. Он-то наверняка с большим удовольствием отрубил бы мне голову, но Бонкорро решил вместо этого отправить меня сюда. Он сказал, что это — испытание моих способностей. Если я найду способ выбраться, значит, я выдержал испытание.
— В таком случае, узнав об этом, он с помощью любого заклинания сможет уничтожить тебя, — кивнул Аруэтто. — Я бы тебе советовал, лорд Маг, если уж тебе удастся освободиться из этой хитроумной тюрьмы, бежать в какое-нибудь место подальше от короля Бонкорро, и, если можешь, захвати меня с собой.
Мэт качнул кубком.
— А я так понял, что вам тут нравится.
— О, тут, конечно, куда роскошнее, чем я и помыслить мог в настоящем мире. Тут я могу окружить себя красотой, о которой дома я только мечтал! Но мне очень одиноко, придворный чародей! Жениться я не хочу, но меня всегда радует общество добрых людей, а также переписка с теми немногими, которые, как и я, открыли для себя прелести древнегреческих и древнерэмских книг.
— Это я могу понять. Между прочим, я обратил внимание на ваши статуи. Вы просто запомнили то, что видели. Если это так, то я хотел бы познакомиться со скульптором.
— Я запомнил греческие и рэмские статуи, которые видел своими глазами. Что же касается остальных, я просто представлял своих знакомых и мысленно раздевал их, ставя на пьедесталы.
— Хорошо, что никто из них не видел этих статуй, — улыбнулся Мэт.
— О, они бы себя не узнали! — воскликнул Аруэтто. — Сначала я представляю знакомое лицо, но потом изменяю его до неузнаваемости. Только красота сохраняется.
— Вдобавок вы изменяете и лица, и фигуры по образу и подобию вашего излюбленного греческого идеала. Мало мне встречалось современных людей с таким телосложением.
Аруэтто довольно улыбнулся:
— Вы меня раскусили! Да, это верно, все лица чем-то похожи, да и фигуры тоже. Таков античный стиль.
— Верно ли я понимаю, что вам доставляет удовольствие работа с обнаженной натурой?
— Если ты хочешь спросить, нахожу ли я в этом телесный восторг, ответ будет «да», — сказал Аруэтто. — Умом я превозношу женское тело до божественных высот, прежде чем ставлю его на пьедестал. Но, и закончив работу, я с таким же восторгом любуюсь пропорциями и линиями статуи.
По крайней мере честен.
— Вас можно было бы обвинить в восхвалении человеческого тела.
— Можно было бы, но ты не будешь? — Аруэтто лукаво усмехнулся. — Значит, ты тоже веришь, что человеческие существа совершенны?
— Что же, верю, но они также и развращены, — медленно выговорил Мэт. — Я считаю, что род человеческий обладает удивительным числом прекрасных качеств и скрытых возможностей, хотя порой я впадаю в отчаяние, я очень сомневаюсь, что большая их часть когда-либо разовьется и проявится.
— И все же ты веришь в человечество?
— Боюсь, что так, — вздохнул Мэт. — Хотя я слишком доверчив, я бы не сказал, что верю, будто бы все-все люди изначально рождаются хорошими, но думаю, что таковыми рождается большинство. Правда, не всегда им удается сохранить эти хорошие качества к тому времени, когда они взрослеют. Но вы, как я понимаю, верите, что человечество прекрасно и совершенно?
— О, я думаю, что люди — удивительные существа! Они — нескончаемый источник чудес и тайн, даже тогда, когда это нехорошие люди! Но ты прав, я нахожу, что хорошего в людях больше, чем плохого, и верю, что наш род можно было бы сделать совершенным.
— Вы определенно гуманист, — заключил Мэт. — А кто вы еще?
Аруэтто развел руками.
— Я ученый, который старается стать философом. Вот и все.
— Бог видит, этого достаточно. — Мэт заметил, что старик не вздрогнул при слове «Бог». — Но чем же вы зарабатываете на жизнь?
— Я получил вполне достаточное наследство для того, чтобы жить небогато, но удобно, — ответил Аруэтто, — и обнаружил, что передо мной стоит выбор. Я мог бы прожить скромно и проявить себя в науке, либо я мог жениться, обзавестись семьей, но тогда мне пришлось бы трудиться или торговать для того, чтобы прокормить семью. И я сделал выбор. Я посвятил себя науке, моей единственной истинной любви.
