— Удалось ли заложить понятие веры, привить религиозные основы вашим детям, внукам?
— Целенаправленно — нет. Но когда идем в храм или едем в монастырь, всегда берем их с собой. Сейчас возможностей узнать, увидеть, приобщиться и понять гораздо больше, чем было у нас.
— Как вы считаете, что важнее: религиозное воспитание или общее культурологическое?
— Конечно, надо дать в первую очередь детям необходимые представления об основах и истории религии, то есть опорные знания. И показать, что всегда значила вера для народа и его культуры. Люди по-разному одарены религиозной чуткостью: кто-то в большей степени, кто-то в меньшей. Но развивать это чувство надо у всех. Хорошо, если бы Церковь в приобщении к вере учитывала особенности восприятия разных групп населения, разных страт общества. Например, я — советский интеллигент, и мне какие-то вещи надо объяснять соответственно моему понятийному аппарату. Есть немало интересных религиозных мыслителей. На меня сильное впечатление произвели работы Виктора Тростникова. Знаю, он оказал большое влияние на научную интеллигенцию, умея понятным ей языком, вплоть до использования высшей математики, убеждать вчерашних атеистов и агностиков в бытие Божием. С интересом всегда читал книги дьякона Андрея Кураева. Жаль, что сегодня он стал конфронтационной фигурой.
— Вы уже не первый год являетесь членом попечительского совета Патриаршей литературной премии. Можете ли сказать, что у нас есть православная литература? И кто из авторов вам запомнился?
— Несомненно, православная литература у нас есть. У нас немало пишущих батюшек и монахов. Недавно ушел из жизни мой литературный сверстник, с которым мы вместе входили в литературу, поэт Владимир Нежданов (отец Владимир Котов). Он был дьяконом в Шереметьеве, потом стал священником. Поначалу ходил в учениках Андрея Вознесенского, но потом перерос эту эстетику и стал православным поэтом, в «Литературной газете» к Рождеству и на Пасху мы часто печатали подборки его стихов. Я написал предисловие к его книге. Потом у него вышел сборник приходской прозы «Хлебные крошки из карманов моего подрясника». Мне нравится также, как пишет протоиерей Ярослав Шипов, интересная проза по православной тематике у Олеси Николаевой. С нетерпением жду каждой новой статьи и передачи блестящего православного публициста Александра Щипкова.
Как-то, выступая на церемонии вручения Патриаршей литературной премии, Святейший Патриарх Кирилл сказал, что не надо ограничивать произведения, присылаемые на конкурс, приходской литературой. «Мы открыты для всей литературы, если она изначально оценивает мир с позиции православия», — сказал он. Не надо думать, что православная литература — это литература благостная. Нет! Если вы так описали грех, что после этого читатели зареклись грешить, вы тоже православный писатель и тоже имеете право претендовать на Патриаршую премию. Это не дословно, но смысл сказанного Патриархом был именно таков. Не надо обходить острые темы, закруглять острые углы. Вот Достоевский. Он православный писатель? Да. Еще какой! Но разве ж он закруглял острые углы? Нет, напротив, обострял.
— У нас в Рязани был известный поэт Анатолий Сенин, который написал такие строки: «Слова живут не так, как люди, которые сказали их». Нередко бывает, что человек, написавший определенное произведение, высоконравственное или низкое, сам по себе человек противоположного формата. Почему так получается?
— К слову, обе ветви моего рода происходят из рязанских земель. Ну эту особенность творческой публики заметили давно. Кстати, в конце 1970-х я написал стихотворение «Молоденький учитель», которое заканчивалось так: «Нет, нелегко поэтам жить по своим стихам!» Жизнь, поступки, поведение людей, увы, зачастую не укладываются в каноны православной веры. Грешников больше, чем праведников, искусство и искус — однокоренные слова. Но, как сказал классик, «нам не дано предугадать, как слово наше отзовется…»
— Надо ли отделять пишущего человека от его произведения и не воспринимать буквально? Бывает ли так, что автор, скажем так, недостаточно высокодуховный, а книга его — почти образец духовной литературы?
— Я бы не ставил знак равенства между религиозностью и нравственностью. Например, один из лучших поэтов-моралистов Николай Заболоцкий был пантеистом. И что? Мне кажется, сама идея поверять художественную литературу религией неверна, точнее, слишком прямолинейна. Я не против того, чтобы творчество Гоголя, Лескова, Толстого рассматривать, как профессор М. Дунаев, с точки зрения православия. Можно и нужно. Только при этом не надо забывать, что есть и другие точки зрения. Да, у Маяковского немало стихов в духе журнала «Безбожник», но поэт-то он все равно грандиозный! Есть Пушкин «Гаврилиады» и Пушкин «Отцов-пустынников…» Есть Гоголь «Вечеров на хуторе…» и «Выбранных мест…». Возьмем Блока: в его стихах есть христианские мотивы, а есть и эзотерика, теософия. Литература — очень, очень сложный феномен. Здесь не всё так однозначно. Мы всё это проходили перед революцией, когда в церквях велся учет количества причастников за определенное время. Формализм привел к тому, к чему привел: к катастрофе, разрушению государства.
— Если вернуться к нашим дням, к постперестроечным изданиям, мы видим, что лауреатами литературных премий становятся авторы (например, Людмила Улицкая) пошлых, с массой нецензурных выражений произведений. Мерзость как образец вошла в нашу жизнь, можно сказать, легализовалась…
— Действительно, нецензурная лексика начала прямо-таки насаждаться и даже поощряться с конца 1980-х — начала 1990-х годов прошлого века. Это стало модным. Считалось, что проза без бранных слов — не проза. Увы, такова в то время была государственная политика. Одно из звеньев активно проводимой десоветизации. Мол, при коммунистах материться печатно была нельзя, а при демократии можно. У меня на эту тему в «Комсомольской правде» в то время вышла статья «Десовестизация». Считалось, что таким образом уничтожается советский пуризм и бесполость. Думаю, многие в глубине души понимали всю мерзость, но такова была политика, авторам это приносило премии и хорошие гонорары. Но когда Виктора Ерофеева, большого любителя ненормативной лексики, на встрече с читателями в прямом эфире попросили прочитать страничку из новой книги, он покраснел и отказался… Стыдно стало.
Но сейчас шарахнулись в другую крайность: целлофанируют и маркируют классику, например, Шолохова «Тихий Дон», из пьес Шекспира убирают сцены, которые «могут травмировать ребенка». Но таким образом и в сказке «Репка» можно намек на групповой секс усмотреть. Тут надо вспомнить, что варваризация (выражение Семена Франка) общества и попытки разбавить элитарную культуру площадной — обычное дело после революции, а именно революция случилась у нас в 1991-м. Какая — это уже другой, отдельный разговор. Да, мы это пережили. И моду на матерщину в изящной словесности тоже пережили. Сейчас у нас другая беда: чудовищно упал художественный и языковой уровень литературы. Многие сочинения не просто плохо, а убого и безграмотно написаны. Но именно они получают премии «Большая книга», «Ясная поляна», «Букер»… Кто-то очень заинтересован в том, чтобы наша литература, всегда оказывавшая огромное влияние на общество, пребывала в ничтожестве… Писатели разучились заглядывать в день грядущий. И главная проблема нашей нынешней общественной жизни — это отсутствие внятного футурологического проекта. А серьезный политик обязан быть прагматическим мечтателем. Однако складывается такое впечатление, что будущее от наших граждан стараются чуть ли не засекретить. Конечно, верующих людей всегда греет мысль о грядущем царствии небесном. Но и перспективы нашей земной российской жизни не помешало бы знать, в том числе православным активистам и отцам-пустынникам…
